– Ты смеешься! – вскричал Попугай, повернувшись к Фенайру с искаженным от злобы лицом. – А что ты скажешь про нашего капитана с этим его чернокожим матросом, который погнал нас в море, не обеспечив всем, чем надо? Что? Он думает обо всем – так ведь? Он думает обо всем!.. Чертов балагур, вот только ты еще посмейся!
Но Фенайру, видно, не очень испугался.
– А теперь он говорит нам, чтобы мы были умниками. Пусть он скажет это чертям в аду. Пусть он угощает их своими сигаретами. Фу – комедиант!
– Это верно, – пробормотал Фенайру, морщась. – Скверно обделал дела капитан.
Но доктор встретил мятеж со своей обычной тонкой улыбкой.
– Все это не меняет положения. Если мы не хотим быстро умереть, мы должны беречь воду.
– А кто виноват?
– Я согласен, что вина моя. Но что из этого? Вернуться назад мы не можем. Мы сейчас здесь и здесь должны оставаться. Нам нужно только наилучшим образом использовать то, что у вас есть.
– Я хочу пить! – еще настоятельнее сказал Попугай. Горло его, казалось, жгло огнем с той минуты, как ему отказали.
– Ты, конечно, можешь потребовать свою долю. Но только помни, что, когда ты выпьешь свою часть, больше ты не получишь ни капли. Мы с Фенайру не допустим, чтобы ты лакал нашу воду!
– Он на это способен, свинья! – вскричал Фенайру, к которому Дюбоск, казалось, обращался за поддержкой. – Я его знаю. Послушай, старина, доктор прав. Что одному, то и всем.
– Я хочу пить!
Дюбоск вынул деревянную затычку из фляги.
– Хорошо, – сказал он спокойно.
С какой-то особенной ловкостью рук, придававшей ему вид фокусника, Дюбоск достал небольшой полотняный мешок, служивший ему заменой профессионального докторского чемоданчика, и вынул из него наперсток. Осторожно наполнил он наперсток водой, и Фенайру не мог удержаться от восклицания, когда увидел, как недовольно поморщился Попугай, беря своими большими пальцами эту крохотную чашечку. Прежде чем снова заткнуть флягу, Дюбоск налил по наперстку себе и Фенайру.
– Если будем держаться такого порядка, то воды нам хватит дня на три, а может быть, и больше, – каждому в равной доле.
Так он решил, и никто не сказал ни слова в защиту четвертого человека, сидевшего у кормы, чернокожего канака, которого обошли.
Попугая успокоили удачным маневром, но он мрачно слушал Дюбоска, когда тот в сотый раз повторил свой план спасения, выработанный им совместно с теми, с кем он находился в тайной переписке.
– Все это хорошо придумано, – заметил, наконец, Попугай. – Но что, если эти господа просто решили посмеяться над тобой? Что, если они хотят просто избавиться от тебя, хотят, чтобы ты погиб здесь, посреди океана? А мы, черт побери? Это действительно была бы шуточка! Оставить нас здесь в ожидании судна, которое никогда не придет!..
– Возможно, доктор знает лучше нас, насколько надежен тот источник, на который он рассчитывает, – хитро сказал Фенайру.
– Несомненно, знаю, – горячо отозвался Дюбоск. – Клянусь честью, что им не посчастливилось бы, если бы они вздумали мне изменить. В Париже есть один сейф, в котором хранятся важные документы и который должен быть вскрыт после моей смерти. Некоторые из моих друзей никогда не допустят, чтобы были опубликованы документы, хранящиеся в этом сейфе… Вот, например, история, которую я вам сейчас расскажу…
И, желая позабавить своих товарищей, Дюбоск рассказал им историю из жизни «высшего света». Неважно, была то правда или выдумка, важно лишь то, что глаза Фенайру блестели от удовольствия, а Попугай удовлетворенно рычал. В этом заключалось превосходство доктора над этими людьми – в его умении владеть фантазией и красноречиво выражать свои мысли. Измученный, усталый, терзаемый страхами, которые он переживал гораздо острее, чем они, он решил прибегнуть к самым вульгарным анекдотам, чтобы отвлечь внимание этих недалеких людей. Ему удалось это настолько, что, когда к вечеру ветер стих, они были почти веселы и стали верить, что утро принесет им облегчение.
На обед они получили по сухарю и еще по одному наперстку воды и вахту несли поочередно. И всю эту ясную, звездную ночь, когда кто-нибудь из них, лежа с открытыми глазами рядом со своими товарищами, бросал взгляд на корму, он видел там смутную фигуру – голого канака, слегка дремавшего на своем месте.
Утро началось нехорошо. Фенайру, несший вахту на рассвете, был разбужен сильным пинком в бок и, вскочив на ноги, увидел перед собой искаженное от злобы лицо Попугая и суровый взгляд доктора.
– Бездельник! Негодяй! Проснешься ты, наконец, или ждешь, чтобы я переломал тебе ребра? Вот он как сторожит!
– Отойди! – кричал Фенайру диким голосом. – Отойди! Не тронь меня!
– А почему это нельзя тебя трогать, болван? Да ты знаешь, что судно легко могло пройти мимо и не заметить нас? Может быть, оно прошло мимо раз десять, пока ты спал!
Они осыпали друг друга тюремными ругательствами. Попугай размахивал своим огромным кулаком перед носом Фенайру, который, как кошка, отполз в сторону и, стиснув зубы, злобно смотрел на своего противника. Дюбоск спокойно наблюдал эту сцену, пока в ту самую минуту, когда над морем взорвался огненный шар солнца, в руках Фенайру не сверкнула сталь. Тогда он сразу очутился между противниками.
– Довольно, Фенайру, спрячь нож!
– Собака дал мне пинка!
– Потому что ты провинился! – строго сказал Дюбоск.
– Мы должны погибнуть, а он будет спать! – гремел Попугай.
– Этим беде не поможешь. Послушайте, вы оба. Дела наши и так плохи. Нам надо беречь силы. Взгляните!
Оглянувшись кругом, они увидели лишь далекую линию горизонта, беспредельную пустыню моря и их собственные длинные тени, медленно скользившие по гладкой поверхности. Земля уплыла от них ночью – какое-нибудь из многочисленных течений, омывающих острова, унесло их неведомо куда, неизвестно на какое расстояние. Ловушка захлопнулась.
– Мой бог, какая пустыня вокруг! – вздохнул Фенайру.
Никто больше не сказал ни слова. Они перестали ссориться. Молча делили они паек, запивая его несколькими каплями воды, и затем снова сидели в мрачном раздумье, готовые каждую минуту вступить в спор между собой.
Наступил штиль, как это часто бывает между двумя пассатами в этом поясе, – полнейший штиль. Воздух давил на них своей тяжестью. Ни малейшей ряби не было на море, только эта бесконечная, доводящая до безумия мертвая зыбь, в которую впивались солнечные стрелы, рассыпаясь перед их глазами сверкающими, огненными осколками, – жестокое солнце, которое обжигало их, высасывая влагу из тощих тел и заставляя их то уползать под защиту циновок, то опять выползать на открытое место, чтобы глотнуть воздуху. Вода казалась густой, как масло. Они ненавидели эту воду, ее противный запах, и, когда доктор заставлял их время от времени окунаться в море, они не находили в этом ни малейшего облегчения. Вода была теплая, неподвижная, маслянистая. Но купание привело их к интересному наблюдению.
