До сих пор я не мог урвать ни единой минутки для себя, нельзя было даже подумать об отдыхе. Когда я не управлял плотом или не был занят какой-либо другой работой, я пытался немного соснуть. Десятиминутный сон освежал меня и позволял бодрствовать долгие часы. Иногда я падал на палубу, до смерти усталый и изнуренный, буквально теряя сознание. В таких случаях, казалось, кто-то управлял плотом вместо меня, ибо, очнувшись от глубокого сна, я видел, что плот только что начал сходить с курса…
Несколько испанских книг и брошюр стояли на книжной полке между морским календарем и морским справочником Боудитча, но я никогда не раскрывал их.
Они напоминали мне одного из моих знакомых в Перу. Спустя несколько дней после моего прибытия в Кальяо какой-то полный, несколько бесформенный мужчина с серыми глазами и красным мясистым лицом взобрался на плот и, едва не задушив меня в неистовых объятиях, быстро затараторил по-испански. Он полностью завладел мною. С трудом я разобрал, что это был писатель-юморист, преисполненный доброты ко всему миру, в том числе и ко мне, бедняге, на которого он выплескивал в тот момент всю свою необыкновенную живость.
У меня не было никакого сомнения в его искренности. Я стоял перед ним беспомощный, не будучи в состоянии промолвить ни единого слова.
«Один!! — сказал он. — Вы хотите отправиться один! Я также ничего не боюсь, мой друг. Уверяю вас! Но в одиночестве я не совершил бы такого плавания — я всегда жажду общества. — Затем последовал такой взрыв смеха, что он мог бы быть услышан на всей территории базы подводных лодок, где в то время стоял мой плот. — Вы направляетесь в божью страну, сеньор Виллис, — продолжал он, — в его последнюю твердыню на земле — в Полинезию. Вы сознаете это? — Он опять обнял меня, смял и повис на мне, и я чувствовал, как от чудовищного смеха трясется его огромный живот. — Полинезийцы никогда больше не отпустят вас назад. Вы станете королем Полинезии! Я пошлю вам несколько своих книжек, которые помогут вам не сойти с ума во время вашего одинокого путешествия. Мои книги заставят вас смеяться. Вы должны смеяться, иначе сойдете с ума! — Плот и весь пирс тоже тряслись от его громоподобного хохота. — Вы должны прочесть мои книги. Данте и Сервантес — вот это действительно мастера, а я только мясник!» — Он обвил мою шею своими тяжелыми руками и держал меня так, словно я был тряпкой.
Стоявший наверху на пирсе вооруженный пистолетом часовой-перуанец поглядывал вниз на меня, видимо думая о том, что я, наверно, нуждаюсь в его помощи.
После того как моему новому другу удалось с помощью проклятий, жалоб и громоподобных звуков вскарабкаться обратно на пирс, я еще долго слышал его смех, разно
Я еще ни разу не прилег в каюте. Так как на палубе всегда было очень ветрено, я готовил в каюте, жарил рыбу и варил кофе. Там же я занимался штурманским делом, производя навигационные счисления; для этого я присаживался у дверей, где было светлее. Обычно в полдень я делал астрономические наблюдения для определения широты, а часа через три определял свое положение по долготе. Из-за беспрерывного перемещения плота невозможно было определять высоту звезд, и я ограничивался наблюдениями по солнцу. В любое время я мог определить свое положение с точностью до нескольких миль и даже точнее. Труднее всего было делать астрономические наблюдения в полдень ввиду неустойчивости плота. Чтобы получить среднюю величину, мне приходилось до двадцати пяти раз определять высоту солнца. Это вызывало такое напряжение зрения, что у меня темнело в глазах.
Я завидовал штурманам больших кораблей, которые, вычислив заранее местный видимый полдень, берут секстант и в надлежащее время выходят на мостик делать наблюдения. Затем они направляются в штурманскую рубку, и через минуту-другую широта определена. Порой я спрашивал себя, что труднее всего: делать полуденные наблюдения на палубе сильно качающегося плота или же сохранять равновесие? Если поскользнуться на палубе, особенно при набегающей волне, то легко можно сломать секстант. Несколько раз я старался падать на локти, но при одном падении мне показалось, что прибор сломан. Это очень испугало меня; я написал себе предостережение на листе бумаги и повесил его на видном месте:
«Сломай себе шею, но сбереги секстант!»
У меня был запасной секстант, но я не слишком-то ему доверял. Для своих штурманских вычислений я использовал таблицу вычисленных высот, изданную гидрографической службой военно-морского флота США. Эта таблица вполне надежна и позволяет быстро производить вычисления, поэтому она широко применяется в американском торговом флоте.
На всякий случай у меня было под рукой два компаса, два секстанта, хронометр, часы, два экземпляра американского морского календаря и другие пособия по навигации и штурманскому делу. У меня имелись также два комплекта карт, но таких небольших масштабов, что на них трудно было отмечать положение плота в океане. Я делал лишь краткие ежедневные записи в судовом журнале. Для отметок местоположений плота я использовал миллиметровую бумагу, как это обычно делают штурманы в длительных плаваниях.
15 июля в последний раз появилось большое количество летучих рыб и черных фрегатов. Запись в вахтенном журнале гласила: «По лагу и компасу 3°13′ южной широты; 93°30′ западной долготы; около двухсот миль к юго-западу от Галапагосских островов».
Глава XIII. Дурная погода
Ночь на 16 июля была очень бурная. Час за часом стоял я у штурвала, а волны одна за другой с грохотом разбивались о бревна и бурлили вокруг плота. Я промок до нитки. Океан ревел, завывал и протяжно стонал. Вокруг меня метались белые косматые морские волки, обдавая мне лицо своим дыханием.
Это было плавание не по морским правилам, схватка не на жизнь, а на смерть. По временам, когда я управлялся с гротом, мне казалось, что я борюсь сразу с тремя или четырьмя врагами. За несколько минут я проделывал целые мили по палубе, перебрасываясь с одного конца плота на другой; в это время Икки пронзительно кричал, а Микки забивалась под лебедку; меня швыряло из стороны в сторону, обдавало ветром и брызгами, и я был оглушен диким ревом океана.
Судно можно так оснастить, что один человек при любых обстоятельствах сумеет управлять им, находясь на корме. Другое дело плот. Чтобы совершить один маневр, я должен был одновременно находиться в нескольких местах. Поэтому я без устали трудился над оснасткой, улучшая ее и добавляя новые снасти, которые позволили бы мне в шторм или бурю лучше управлять плотом, тем более что уже наступила зима — сезон дурной погоды. Если человек один на судне, он должен непрестанно им управлять, особенно во время шквалов и сильных ветров, но, чтобы одному справиться со всей работой на плоту, необходимо орудовать с предельной быстротой, не теряя ни одной секунды. Каждая авария, а их было немало, кое-чему научила меня, и до сих пор я успевал справляться со всем.
