Ознакомительная версия.
В тени высоких кирпичных стен, на зеленом ковре вековых газонов молодой англичанин обретает печать, которую уже ничто не может стереть. Привыкнув в течение семи лет жить с восемьюстами подростками, делать те же жесты, совершать те же ритуалы, носить ту же одежду, подчиняться тем же правилам, увлекаться тем же спортом, с тем же командным духом – англичанин всю жизнь несет клеймо своей школы, какую бы карьеру он потом ни избрал. Когда вы увидите, с какой радостью почтенный епископ снимает с себя крест и митру и надевает шорты, чтобы быть судьей гребных состязаний на Темзе между Оксфордом и Кембриджем, вы поймете, что англичане рождаются джентльменами и умирают детьми. В каждом прелате церкви, в каждом государственном деятеле всегда живет школьник, который подходит к мировым проблемам все с теми же мерками клуба, крикета, школы.
Пьер Данинос (Франция), «Майор Томпсон и я» (1907).
Влияние Оксфорда и Кембриджа прежде всего направлено на то, чтобы вопреки тенденциям современности сделать большинство их студентов консервативными. Эти университеты видят свою роль в том, чтобы конструировать и формировать тип человека, предназначенного управлять страной. Именно это, а не учение, является главным.
Вильгельм Дибелиус (Германия), «Англия» (1922).
Глава 12
СОЦИАЛЬНЫЙ ФИЛЬТР
– Для иностранца английская система образования – поистине темный лес, – посетовал я как-то в беседе с одним парламентарием-либералом.
– Что лес – это верно, и никакой системы в нем не высмотришь, – усмехнулся он. – Но в Англии не любят сажать деревья в ряд и подстригать их на один манер. Иное дело во Франции, где министр просвещения точно знает, на какой странице открыты сегодня учебники на уроке истории в четвертом классе или на уроке физики в восьмом. Многим англичанам не по душе такая регламентация. Сначала единая государственная школа, потом единая государственная наука. А что в итоге? Единый государственный образ мыслей? Какая беда, если у нас в Англии множество разнородных школ (причем даже у однородных нет общих программ), что все они существуют сами по себе, как растут деревья в лесу? Зато хочешь – сядешь под дубом, хочешь – устроишься под сосной. Надо же оставить какой-то выбор и для родителей и для учащихся…
Подобные рассуждения можно услышать в Британии довольно часто. Это отголоски политической борьбы, которая идет вокруг проблем образования все послевоенные годы. Восхваление «свободы выбора» – излюбленный аргумент противников демократизации и унификации системы народного просвещения, которая в своем нынешнем виде продолжает служить социальным фильтром, каналом классовой сегрегации молодежи.
Лозунг «среднее образование – для всех», лежавший в основе послевоенной реформы английской школы, на практике оказался ширмой, маскирующей действия этого фильтра.
Вплоть до 1944 года среднее образование существовало в Англии в форме платных публичных школ и бесплатных грамматических школ, куда, однако, требовалось пройти по конкурсу. После того как среднее образование стало одинаково обязательным для всех, оно отнюдь не стало для всех одинаковым. Так называемые современные средние школы (преобразованные росчерком пера из начальных школ) заведомо должны были стать второразрядными учебными заведениями в отличие от перворазрядных – грамматических школ.
Для того чтобы рассортировать детей по этим двум типам школ, был учрежден селекционный порог – пресловутый экзамен «одиннадцать плюс». Малыши в Англии начинают ходить в школу с пятилетнего возраста. Первые шесть лет спрос с учащихся невелик. Главный стимул к прилежанию – их собственный интерес к занятиям, а не требовательность со стороны преподавателей. Но затем, как раз на рубеже начальной и средней школы, для детей наступает нечто вроде судного дня, когда их нужно делить на праведников и грешников, чтобы послать либо в рай, либо в ад,
Экзамен «одиннадцать плюс» был введен с целью отделить три четверти детей, предназначенных начать трудовую жизнь с шестнадцати лет, классифицируя их как менее одаренных, и сохранить перспективу высшего образования лишь для оставшейся четверти. В зависимости от этого экзамена подросток мог идти либо в грамматическую школу, готовящую к высшему учебному заведению, либо в современную среднюю школу, которая не дает права на поступление в вуз.
Практика отсекать «менее одаренные три четверти» посредине срока обучения, то есть еще в одиннадцатилетнем возрасте предопределять их дальнейшую судьбу, – эта система жестокая и, без сомнения, система классовая.
Защитники этой системы утверждают, будто грамматические школы (они носят такое название потому, что подготовка в университет требовала когда-то прежде всего изучение латинской и греческой грамматики) служат демократизирующим фактором, ибо открывают дверь к высшему образованию, даже шанс поступить в Оксфорд или Кембридж для наиболее одаренных выходцев из бедных трудовых семей, которым недоступен кратчайший путь туда через публичные школы.
Через грамматические школы в Англии действительно выдвинулось из низов немало самородков. По содержанию программ и качеству преподавания они близки к платным публичным школам и все больше конкурируют с ними по числу выпускников, поступающих в вузы. (В чем они, разумеется, уступают питомцам Итона и Винчестера, это отсутствием «старого школьного галстука», который играет столь важную роль в карьере.)
Однако сами по себе грамматические школы, как и вся система отбора по способностям, бесспорно, носят классовый характер. Ибо у выходцев из трудовых семей куда меньше предпосылок выдержать экзамен «одиннадцать плюс», чем у тех, кто имеет состоятельных родителей, вращающихся в более образованной среде, имеет благоприятные условия для занятий, домашних репетиторов и т. д. Подсчитано, что в одиннадцать лет сын английского служащего имеет в 9 раз больше шансов поступить в грамматическую школу, чем сын рабочего, а в шестнадцать лет – в 30 раз больше шансов продолжать образование в вузе.
Хотя роль публичных школ в воспроизводстве элиты общества куда более очевидна и разительна, именно грамматические школы стали ныне в Англии главной мишенью критики и средоточием борьбы за демократизацию и унификацию системы образования. Произошло это отчасти потому, что на долю грамматических школ после войны приходилось около четверти учащихся (вшестеро больше, чем в публичных) и их роль в закреплении сословных различий больше бросалась в глаза.
Ознакомительная версия.
