В два я отпирал каюту, кипятил на камбузе кофе и ждал Анечку. В нашем распоряжении было семь часов. К сожалению, дарить ей серебряные безделушки я уже не мог — волшебная «зеленая дверь» исчезла, и даже заклинание «Сезам, откройся!»
не действовало. Собственно, можно уже раскрыть тайну. Разыскивая по крышам гнездо сокола, я случайно наткнулся на трещину в стене, которая вела на второй этаж ювелирного магазина. Оттуда, изнутри, кто-то периодически прятал в трещине всякие вещицы. Судя по тому, что их исчезновение не влекло за собой приезда полиции и попыток заделать стену, кто-то воровал их и до удобного момента держал в тайнике. Теперь, увы, дыру все же замуровали.
Но наши отношения с Анечкой уже не нуждались в подобной стимуляции. Девочка вошла во вкус и, едва зайдя и хлебнув кофе, тут же тащила меня в койку (хотя трудно сказать, кто кого тащил). Лишь в очень жаркие дни мы предпочитали уплывать на Платформу. До нее было метров восемьсот от берега, поэтому нам никто не мешал, разве что изредка уж очень большая волна остужала наши разгоряченные тела. Мы догадывались, что и израильские, и иорданские погранцы специально собираются к этому часу у своих наблюдательных приборов, но нам было все равно.
Никогда не забуду первый раз, когда мы заплыли на Платформу и растянулись на горячем металле. Аня вдруг поднялась на локте и стала с глубоким интересом рассматривать, как я устроен.
Дома у нее был видеомагнитофон, и она рассказывала, что иногда смотрела с подружками всякие сценки, но все же мне порой казалось, что различия между мужчинами и женщинами с трудом укладываются у нее в голове.
Вот она робко протянула руку и осторожно потрогала мой хвостик. Я замер и затаил дыхание, чтобы не спугнуть ее. До сих пор я ни разу не пытался подбить ее на минет или что-нибудь в этом роде. Захочет — сама догадается, а не захочет — тогда и научить как следует не удастся, ведь такие вещи по-настоящему здорово получаются только у тех женщин, которые сами испытывают от них удовольствие.
Хвостик, однако, замирать не собирался, и после нескольких прикосновений на лице Анечки появилось выражение детского восторга. Я терпеливо ждал, ласково поглаживая ее по тем местам, поглаживание которых она, как выяснилось, особенно любила — по соскам, бокам шеи, складочкам между бедрами и лобком.
Наконец Анка подалась вперед, робко коснулась хвостика губами и испуганно отшатнулась. В ответ я мягко провел пальцем по ее губкам и вишенке — а этот нежный маленький шарик, в полном соответствии с рекомендациями циника Бени, обладал способностью мгновенно превращать мою девочку в сладко мурлыкающего котенка. Спустя минуту она самозабвенно вылизывала и щекотала губами мой хвостик, а я, расположив ее сверху в позиции «69», играл с вишенкой, заставляя Аню громко стонать, прогибать спинку и судорожно сжимать теплыми ножками мои щеки. Представляю себе, какое воодушевление вызвала эта сцена в рядах доблестных бойцов погранвойск!
Все-таки видюшник — великое изобретение. Если бы не он, мне пришлось бы обливаться холодным потом, гадая, какую реакцию вызовет у Ани неизбежный ответ моего хвостика на столь трогательную заботу. А так я мог расслабиться, будучи уверенным, что никакие неожиданности не травмируют ее неокрепшую психику.
Почему-то Ане так понравилось «69», что она предпочитала это занятие всем остальным. То ли норка у нее была еще слишком нежная (хотя я старался вести себя как можно деликатней), то ли она вычитала где-нибудь, что это полезно для здоровья, то ли возможность подставить вишенку под мои ласки и вправду перевешивала для нее все прочие удовольствия, но иногда мне даже приходилось уговаривать ее, когда хотелось заняться любовью обычным способом. Впрочем, благодаря ежедневным купаниям, солнцу и хорошему питанию меня вполне хватало на все ее пожелания, сколько бы их ни было.
В первый же выходной мы смотались в Хай-Бар и целые сутки почти не вылезали из кровати (у Бени в трех комнатах стояло по роскошному двуспальному «сексодрому»).
Когда, наконец, мы скатали друг друга в рулончик и собрались катиться к автобусной остановке, Беня зашел в комнату и остановился взглядом на огромной куче пустых презервативных упаковок.
— Ну, аспирант, — выговорил он наконец, — быть тебе кандидатом!
Мои соседи по квартире мне страшно завидовали, и их нетрудно понять. Так уж случилось, что все сорок лет истории Эйлата город страдал от нехватки женщин.
Бедным иммигрантам и вовсе не светило. В конце концов Петя и Саша, не в силах больше смотреть на мою довольную морду, плюнули на привычную экономию и вызвали по телефону проститутку.
В дверь впорхнула молоденькая рыжая израильтяночка и с порога речитативом выпалила:
— Секс 120 шекелей за раз, минет 70, без презерватива надбавка 90%, при свидетелях еще 20%.
Мы (Миша, я и еще пятеро ребят, специально пришедших посмотреть, как все будет), вышли в соседнюю комнату, где были давным-давно оборудованы смотровые дырочки.
Петя пожадничал и потратился только на минет. Но девочка оказалась профессионалкой и обслужила его буквально за минуту. Саша расщедрился на секс, и при этом, мерзавец, уложил ее под нашу стенку, так что ничего не было видно.
— Козлы вы оба, — сказали ребята, уходя. — Пригласили в гости сексуху смотреть, а ничего не показали.
Петя и Саша так расстроились, что уехали в Эстонию. Миша ушел в запой. Я напоминал ему, что пить на жаре опасно, но он упорно наливался водкой «Кеглевич»
прямо на пляже. Теперь со мной работали парнишка по имени Петя, бывший чемпион Пензенской области по бальным танцам, и Джин-Тоник, которого выгнали за аморалку из отеля, где он служил в приемной.
С Джимми, конечно, торчать на дежурстве было куда веселее. Он один заменял целый театр. Тоник настолько привык всех дурачить, прикидываясь то американцем, то индейцем, то мусульманином, что добраться до его настоящего лица не удавалось даже самым близким людям. Его жена была уверена, что он страшный бабник, перетрахал весь Эйлат и готов отдать жизнь за первую встречную шлюшку. Друзья считали его простым в доску любителем анекдотов, а постоянная подружка — порядочным мальчиком из хорошей семьи. Начальство твердо знало, что Джимми — американский миллионер и работает из прихоти. Кем он был на самом деле, сказать не берусь — я снял с него, как с кочана капусты, несколько оболочек, но не могу поручиться, что дошел до кочерыжки. Последний Джин-Тоник, до какого мне удалось добраться, собирался поступать в университет на арабистику и в тайне от всех потихоньку выписывал из Тель-Авива современную англоязычную поэзию. В его библиотеке я, как переводчик-любитель, нашел для себя немало поживы.
