НА РЕКЕ ДОЛЯ
В первых числах мая я поселился на реке Доля. Один среди конголезцев. Моя хижина стояла на пригорке, примыкая ко двору с постройками, в которых жили пигмеи. Рабочие отряда и жители близлежащих деревень — мужская половина — пришли меня приветствовать. Рукопожатиям, казалось, не будет конца…
После полудня, когда с устройством в хижине было покончено, решил взглянуть на окрестности. Шагаю по дороге вдоль реки. Вскоре меня догоняет рабочий Жан-Пьер Гимби, помогавший мне по устройству хижины. Он решил меня сопровождать. Около одного из деревьев Жан-Пьер остановился, сорвал несколько листьев и протянул мне. Листья как листья. Правда, показались жесткими и имели необычно шероховатую поверхность. «Эти листья, — заметил Жан-Пьер, — употребляются при изготовлении мебели, они царапают как настоящий наждак». Итак, «наждак» в Конго растет на деревьях. Около одной из хижин маленькой деревушки увидели, как женщина разбирала гроздь орехов масличной пальмы. Жан-Пьер рассказал, что стержни от гроздей орехов не выбрасываются, из них изготовляют палочки для игры на тамтаме. У народностей басунди и лари бытует поверье, что только такими палочками надо играть на барабане при отпевании покойника. Тогда остальные члены семьи будут долго жить. Если же пользоваться палочками из другого дерева при отпевании, в семье через один-два месяца будет новый покойник.
Вернулся затемно. В хижине горела керосиновая лампа. Сел ужинать. На меня накинулась всякая «живность». Тьма-тьмущая. Она садилась на лицо, лезла в волосы. Обжигалась о раскаленное стекло лампы и падала на земляной пол, где пожиралась муравьями. На огонек прилетела летучая мышь, на стол прыгнула лягушка. И тут я почувствовал жгучую боль в ногах и в голове. Посмотрел на пол и обомлел: он кишел муравьями. Вероятно, они почувствовали, что им можно здесь полакомиться, и приползли в огромном количестве. Выбежал на улицу и стал их сбрасывать. Потом рабочие облили в хижине пол керосином и подожгли. Через час муравьев стало меньше. Я пробрался к кровати и залез под марлевый полог, надеясь хорошо отдохнуть. Но… среди ночи был разбужен громким собачьим лаем. Собаки лаяли буквально у моего изголовья. Тихонько встал, набрал с пола камней (хижина стояла на галечниковой террасе) и, крадучись, подошел к двери. Но собаки, учуяв меня, скрылись. Успокоенный, ложусь в постель. Но через несколько минут лай раздался с новой силой.
— Какое-то наваждение, — подумал я и натянул одеяло на голову. Может быть, так засну. Но заснуть было невозможно! Взбешенный, встаю и снова крадусь к двери с галькой в руках. И снова собаки исчезли. Слышу, лают около реки. Наугад бросаю камни, ложусь и, несмотря на лай, около двух часов ночи засыпаю.
А в пять утра меня поднимает заливистый петушиный крик. Петухи моих соседей-пигмеев ночевали на дереве, крона которого касалась крыши хижины. Встал с головной болью.
День выдался пасмурным. Накрапывал дождь. На одной из речек, где мы вели поиски золота, он разразился с необычайной силой. Я встал под большое дерево и укрылся металлическим лотком. Дождь шел уже полчаса, и никому не известно было когда он кончится. Рабочие промокли до нитки, а шурфы до краев наполнились водой. Работать стало невозможно. Решаем идти к машине, которая ожидала нас около дороги, примерно в двух километрах. Только снял с головы лоток, как на меня обрушились потоки воды, и я моментально промок, а резиновые сапоги доверху наполнились водой.
После дождя особенно свирепствовали мокрецы, которые могли, как мне показалось, довести человека до сумасшествия. От них страдали все, за исключением пигмеев. Они спокойно ходили в одних шортах, словно заколдованные от укусов проклятых мошек. Мне показалось невероятным, чтобы фуру кого-то щадили, и я спросил шедшего мне навстречу пигмея:
— Вы чувствуете укусы фуру?
— Нет, — спокойно ответил он.
Вечером мои «злоключения» скрасил приезд Марселя Мунзео, с которым не виделся больше полугода. Оба были несказанно рады встрече. Пока Франсуа готовил кофе, Марсель рассказывал, что Луи Бунгу и Виктор Тсиба добывают алмазы на Бикелеле. Андре Тукаса заделался коммерсантом: открыл в деревне кофейню. Франсуа Мукасу работает помощником охотника: выносит из джунглей дичь и продает в окрестных деревнях.
— А как живет Адель, где она? — не вытерпел я.
— Адель родила сына. Живет с родителями. Когда сын подрастет, Адель приедет ко мне. Родители согласились выдать ее за меня замуж.
От души поздравил Марселя и задумался. Кажется, я уже совсем стал конголезцем. На моих глазах проходили людские судьбы: люди женились, рожали детей, умирали.
Выпив кофе, решили с Марселем порыбачить. В пойме Доля накопали червей, но они какие-то странные: берешь рукой — и червь разваливается на куски… Около часа простояли мы на берегу реки, но ни одна рыбешка не клюнула ни у меня, ни у Марселя, хотя рыбы стаями плавали вокруг наживок. В это время к нам подошел сосед-пигмей. В руках у него было несколько крупных рыб, выловленных сеткой-накидушкой. Увидев, что мы ничего не поймали, он отдал нам своих рыб. Мы с благодарностью приняли его дар, и на ужин у нас была вкусная уха.
Как-то в воскресенье повар Франсуа Кицуку и я вышли на прогулку. Около деревушки Нзобо Франсуа спросил:
— Не хотите ли, месье Базиль, взглянуть на чикумби?
— А что это такое?
— Это девушка лет четырнадцати — шестнадцати, на выданье. У народностей вили и иомбе, заселяющих горы Майомбе, — продолжал Франсуа, — существует такой обычай. Когда девочка становится девушкой, ее называют чикумби. С этого момента ее пытаются выдать замуж, соблюдая определенный ритуал. Девушке стригут наголо волосы. Затем краской, приготовленной из глины, раскрашивают голову, лицо и спину в кирпично-красный цвет. Краска очищает тело от грязи. Когда девушка выходит замуж, краска смывается, и невеста предстает перед супругом во всей первозданной чистоте! Срок пребывания в раскрашенном виде длится от шести месяцев (у девушек народности иомбе) до одного года (у девушек народности вили). Если в течение этого времени девушку никто не засватает, она смывает краску и возвращается к обычному образу жизни.
Мне очень захотелось взглянуть на нее. Заходим в деревню и видим около хижины раскрашенную девушку, плетущую циновку. «Это и есть чикумби», — подсказывает Франсуа. Она действительно выглядела так, как ее обрисовал Франсуа. Голова, лицо и спина были выкрашены в ярко-красный цвет. И еще бросилось в глаза: на запястьях рук у чикумби было по многу браслетов. На мое приветствие: «Добрый день», произнесенное по-французски, она ответила не словами, а перезвоном браслетов (ударив друг о друга запястьями рук): дзинь, дзинь, дзинь. — Что это значит? — обратился я к Франсуа. — Она ответила на ваше приветствие.
