Он открыл ворота, включил свет и шуганул кота, который уже присел, готовясь вспрыгнуть на пыльный капот «ситроена». Вдоль стен гаража в несколько рядов стояли старые холсты и подрамники, рассортированные по возрасту, — его основное сырье, добытое на блошиных рынках и домашних распродажах. Францен с трудом протиснулся к дверце, забросил на заднее сиденье свой багаж, завел машину, выкатил ее из гаража и тут же вернулся, чтобы выключить свет и закрыть двери. С безопасного расстояния на него с упреком смотрел кот. Треск дизельного двигателя эхом отражался от высоких стен домов. Францен сел в машину и отправился на поиски ночлега.
Шел уже второй час ночи — в это время как-то не принято заселяться в гостиницы. С тоской мечтая об отеле «Крийон», Францен кружил по переулкам в районе Лионского вокзала. Он рассудил, что привокзальные гостиницы должны быть готовы принять клиента в любое время дня и ночи. Когда на глаза ему попалась мигающая вывеска «Отель „Леон“. Все удобства», а напротив нашлась свободная стоянка, он уже так устал, что не испытывал ничего, кроме благодарности.
Консьерж, сонный алжирец с транзисторным приемником и замусоленным журналом с голой красоткой на обложке, потребовал у него наличные и только потом вручил ключи и кивнул в сторону тускло освещенной бетонной лестницы, прикрытой лысой оранжевой дорожкой. Францен поднялся на один пролет, прошел по длинному, дурно пахнущему коридору, отпер дверь и с тоской оглядел свое новое жилище: железная кровать, покрытое подозрительными пятнами одеяло, две тощие подушки. Слева — ванная, когда-то явно бывшая кладовкой. Поверхность комода и тумбочки испещрена черными следами от непотушенных сигарет. Над кроватью — большой выцветший плакат с Эйфелевой башней и жирным словом «MERDE» [38], написанным предыдущим постояльцем. Как далеко все это от элегантного комфорта «Лука-Картона».
Францен задвинул чемодан с картинами под кровать, достал из сумки тетрадку, в которую записывал все адреса и телефоны, и уже потянулся рукой к тумбочке, когда с опозданием сообразил, что телефон в номере не входит в понятие «все удобства».
Если бы кровать выглядела хоть чуть-чуть более привлекательной или хотя бы чистой, Францен наплевал бы на инструкции Хольца и отложил звонок на утро. Вместо этого, прижимая тетрадку к груди, он спустился вниз и еще раз пообщался с консьержем, который, не отрывая глаз от соблазнительного разворота, подтолкнул к нему телефон и включил машинку, подсчитывающую время и плату за разговор.
Хольц снял трубку после первого же звонка.
— Где вы? Дайте мне свой номер.
— Нет смыла: я останусь в этом клоповнике только до утра. А теперь объясните, что случилось.
— Все дело в этом Келли, который был с Пайном. Он видел, как картину выносили из дома Денуайе.
— И что?
— Он что-то заподозрил. Иначе зачем бы он притащился с Пайном? Он может нам здорово нагадить.
Консьерж развернул журнал боком, чтобы полюбоваться на красотку на развороте под другим углом, и закурил. Дым потек прямо в глаза Францену, и тот зажмурился.
— Я все равно не понимаю. Пайн — это же не Интерпол. Он дилер, и если я сделаю для него заказ, он будет соучастником. Он же не собирается…
— Вам и не надо понимать. Вам платит за картины, а не за понимание. А сейчас слушайте меня. Даже не думайте возвращаться в свою студию. Вы просто исчезнете и дадите мне знать, где вас искать. И забудьте о работе на Пайна.
Францен прикусил ус, стараясь сдержать злость.
— Вы просите меня забыть о довольно крупной сумме.
— Я говорю вам: попробуете работать на Пайна — и вам конец.
— Я не люблю угроз, Хольц. Или это обещание?
Хольц целую минуту слушал потрескивание в трубке, а потом сделал попытку немного смягчить тон:
— Вспомните обо всей работе, что мы сделали вместе, и о той, что еще сделаем. Будьте благоразумны. Завтра я прилетаю в Париж, и мы обо всем поговорим. Оставьте свой номер у портье в «Ритце».
Францен обвел взглядом убогий, тесный холл, пыльный пластмассовый цветок на стойке, консьержа, который перелистывал страницы, слюнявя пальцы, и медленно повторил:
— В «Ритце».
— Увидимся завтра вечером, друг мой. Не забудьте принести картины.
Францен заплатил за звонок и вернулся в номер. Там он вывалил из карманов все содержимое и нашел карточку Сайреса Пайна с нацарапанным телефонным номером — память о заказе, который он никогда не выполнит. Он с отвращением посмотрел на кровать, в которой до него, похоже, спали несколько человек, страдающих перхотью, не раздеваясь, лег на покрывало и долго смотрел в потолок, думая о Хольце. Мерзкое маленькое дерьмо.
* * *
— Голландский олух, — буркнул Хольц, повесив трубку. Он зло уставился на Камиллу, с ногами забившуюся в кресло. Она только что получила заслуженный, очень жесткий разнос и еще не вполне пришла в себя. Хольц с искаженным от злости лицом раздраженно стучал белыми, ухоженными пальцами по крышке стола и напоминал сердитого гнома в смокинге.
— Я могу чем-нибудь помочь? — робко подала голос Камилла.
Он встал и оперся ладонями о стол, точно обращался к целому собранию:
— Закажи на завтра билеты в Париж. Позвони в «Ритц» и забронируй номер.
— Ты хочешь, чтобы и я поехала?
— Может, сделаешь хоть что-нибудь полезное. Для разнообразия.
Камилла взглянула на его лицо и решила воздержаться от комментариев. Сейчас не самый подходящий момент, подумала она про себя. А кроме того, все не так уж плохо, дорогуша. Апрель в Париже. Она встала и отправилась звонить по телефону и укладывать чемодан. Весна очень трудное время года — никогда заранее не знаешь, какая будет погода.
Хольц уселся за стол и еще раз припомнил весь разговор с Франценом. Этот кретин явно не понимает серьезности ситуации. В том-то и беда с исполнителями, какими бы мастерами они ни были: они ни о чем не думают. Или, вернее, думают только о своей мелочной выгоде, но не умеют оценить проблему целиком и не видят перспектив. А ведь если не взять ситуацию под контроль, если Денуайе когда-нибудь узнает, что была изготовлена и вторая копия, если Пайн и фотограф начнут болтать языком, все может кончиться очень плохо.
Он сравнил два варианта развития событий. В одном случае — продолжение благополучного и даже роскошного существования, подпитываемого миллионами, ежегодно поступающими на его счет. В другом — неприятные осложнения, бог знает какие проблемы с Денуайе, скандал, испорченная репутация и годы тяжелого труда, пропавшие втуне. Достаточно одного взгляда на Виллерса, чтобы понять, каким жестоким может быть мир искусства к тем, кто споткнулся и упал с пьедестала. Секрет успеха не в том, чтобы не воровать, а в том, чтобы не попасться.
Конечно, до краха еще очень далеко, но Хольц не собирался сложа руки наблюдать, как он приближается. Чрезвычайные ситуации требуют чрезвычайных решений. Он взглянул на часы и потянулся к телефону. Сколько предложить? Семьдесят пять? Сотню? Каких безумных трат требует этот бизнес. И ведь налоговому инспектору об этих расходах не расскажешь.
Телефонные звонки в неурочное время Бруно Параду считал одним из неизбежных минусов своей профессии. В ней — а на визитных карточках он именовался «консультантом по вопросам безопасности» — паника была самым обычным явлением. Его клиенты всегда спешили, часто нервничали, а иногда впадали в отчаяние. И все-таки звонок в три часа ночи застал Параду не в лучшей форме, и рычание, раздавшееся из трубки, могло бы напугать любого человека, настроенного чуть менее решительно, чем Хольц.
— Параду? Это Хольц. У меня есть для вас работа.
— Attends.[39]
Бруно вылез из кровати и с трубкой ушел в гостиную, подальше от мирно сопящей жены. Там он посмотрел на часы, нашел сигареты и блокнот и приготовился долго торговаться, что было неизбежным, когда имеешь дело с Хольцем.
— Jе vousécoute.[40]
Хольц рассказал о работе, особо напирая на срочность. Параду мысленно повысил цену, хорошо зная, что без препирательств не обойдется.
— Цена — тридцать тысяч, — объявил Хольц.
— За каждого?
— Не смешите меня. За всех.
— Не пойдет. Вы даете мне всего несколько часов на подготовку — я должен проникнуть туда, осмотреться, приготовить материалы. Большая спешка, большой риск — большие деньги. С'est normal. [41]
Хольц вздохнул. Выбора у него не было, и он это сам понимал.
— Ну хорошо, а что вы понимаете под большими деньгами?
— Сто тысяч.
В трубке раздался стон раненого животного.
— Пятьдесят, — предложил Хольц, немного придя в себя.
— Семьдесят пять.
— С вами тяжело иметь дело. Завтра вечером я буду в Париже, остановлюсь в «Ритце». Звоните мне туда.
