Ознакомительная версия.
– Дела идут отлично, – сказал я, одергивая короткую майку, чтобы не вылезал голый живот. – Прекрасно. А у вас?
– Неплохо. Вы ищите туалет?
Мне из чувства противоречия не хотелось сознаваться, что зашел я сюда именно в поисках туалета, поэтому я ответил:
– Не совсем. Хотел бы что-то выбрать. Для девушки. Что-то… Что-то такое…
Рукой я прочертил в воздухе изогнутую линию.
– Вот как? – администратор внимательно следит за движением руки и делает вид, что понимает, что именно я ищу. Он – сама любезность. – Для девушки, сэр? Я могу вам как-то помочь?
– Нет, нет, спасибо, – я снова одергиваю майку, но она почему-то опять задирается вверх, оголяя молочно белый живот. – Я еще не решил, что куплю. Пока думаю.
– Понимаю, не буду мешать, – администратор приветливо улыбается, он не поверил ни одному слову. – Четыре нижних этажа – это товары для женщин. От летних пальто и платьев из последних коллекций до нижнего белья. На всякий случай – туалет прямо по залу, до конца. И налево. Там будет табличка.
– Спасибо, – выдавливаю я из себя. – Большое спасибо.
Через десять минут я снова оказался на улице, задумался, куда направить стопы, но, по большому счету, мне было все равно. Надо просто убить время. Погода была прекрасная: тепло, но не жарко, налетал легкий ветерок, я прошагал вдоль улицы до большого сквера с фонтаном. За два доллара купил в автомате газету, устроился на скамейке, на солнечной стороне. После бессонной ночи хотелось спать.
Я с трудом осилил материал о сокращении городского бюджета в связи с финансовыми трудностями: со следующего месяца здесь ликвидировали четыре автобусных маршрута от центра до окраин. Солнце пригревало, я снял ветровку и положил рядом, прочитал еще пару заметок о новинках на автомобильном рынке. Вытянул ноги и задремал. Спал недолго, но когда проснулся, рядом не оказалось ни ветровки, ни газеты. Мне было жаль куртку, хоть она неновая.
За полчаса что-то изменилось в окружающем мире, солнце заслонили тяжелые облака, поднялся ветер. Я поискал ветровку на газоне за скамейкой, вздохнул, вышел на улицу. И вскоре оказался возле станции метро, за два двадцать пять купил билет на одну поездку. Метро надземное, тем лучше, я полюбуюсь прекрасными городскими пейзажами.
* * *
Дожидаться поезда пришлось четверть часа, не меньше. Пустой перрон обдувал ветер, поднимавший въедливую пыль, спасаясь от него, я жался к стенду с картой метро. Оказалось, что здесь всего одна линия. Проходит вдоль центра и обрывается на ближних окраинах. Я проехал туда и обратно до конца, снова сел в полупустой вагон и повторил поездку. Насладиться городскими пейзажами не удалось, маршрут пролегал мимо автомобильных стоянок, пустырей, старых складов со стенами из почерневшего от времени кирпича, унылых фабричных корпусов и ангаров.
Даже согреться не удалось. Кондиционеры в вагонах почему-то работали на всю катушку. К тому же я мучительно урчал пустой желудок. Вчера я не поужинал, последний раз перекусил в три часа дня, но ведь это было так давно…
Представляя, сколько еще времени впереди, я старался как-то отсрочить сегодняшний обед, не думать о еде. Но когда тебе холодно, и голод чувствуется как-то по-особому остро. Я вышел на той же станции, где вошел, побродил по улицам, посмотрел на часы возле ратуши и убедился, что время почти не движется.
Накрапывал холодный дождик, прохожих поубавилось, зато часто попадались нищие, в основном черные немолодые мужчины. На груди у них висели картонки со словами «Помогите бездомному» или что-то в этом роде. Они трясли передо мной стаканчиками из-под кофе и просили отдать им сдачу с обеда. Один из таких парней преградил мне дорогу, сердито затряс стаканчиком, в котором звенела мелочь.
– Деньги не для меня, – горячо заговорил он. – Для наших братьев.
– Сегодня я на нуле, – я одернул короткую майку.
– Деньги не мне, – повторил он. – Это для бездомных черных братьев. Для людей, которым сегодня нечего есть.
– У меня нет мелочи, – я подумал, что без карманных денег человек превращается в ноль, точнее в некую величину с отрицательным значением. – Я бы дал. Но нету…
Этот нищий в сравнении с другим был каким-то по-особенному жалким. Затертая куртка лоснилась от грязи, штаны, продраны на коленях, ботинок нет. К босым ступням ног широкой клейкой лентой прикручены картонные прямоугольники. Даже в самых бедных черных гетто я редко встречал человека, одетого хуже. В глазах светился какой-то нездоровый голодный огонь. Я пошел дальше и подумал, что в короткой майке и спадающих штанах, которые надо придерживать двумя руками, выгляжу немногим лучше.
* * *
Сопротивляться голоду больше не осталось сил, я зашел в «Макдональдс», долго стоял у прилавка, впав в состояние глубокой задумчивости, считал и пересчитывал монетки. Все время получалась разная сумма. Доллар восемьдесят две, хватает как раз на чизбургер. Я отсчитываю мелочь и облизываюсь. От запахов кружится голова. Я выкладываю деньги, кассир пересчитывает.
– С вас еще двенадцать центов, сэр.
– Какие тринадцать центов? Чизбургер стоит доллар восемьдесят.
– Плюс налог с продаж, – говорит кассир.
– Понял. Минуточку.
Я выгребаю из карманов и выкладываю на прилавок все их содержимое. Две оторванные пуговицы, которые руки не дошли пришить, одна от брюк, вторая от пиджака. Очередь за моей спиной с молчаливым интересом разглядывает эти жалкие трофеи. Вот еще три цента. Вот перочинный нож, в нем два лезвия, длинное и покороче, шило, маникюрная пилочка для ногтей и даже крошечные ножницы. Хорошая штука, я купил его год назад в Нью-Йорке. На прилавок ложиться измятая квитанция из прачечной, куда я сдаю пиджаки и рубашки. Вот чек из магазина, где покупал злосчастный лимонад.
– Мне очень жаль, сэр, – кассир возвращает мне деньги.
Снова выхожу на улицу, потеряв ориентировку, бреду не поймешь куда. Так глупо, так бездарно распорядиться деньгами, что лежали утром в кармане. Зачем я сел на автобус, зачем поехал в центр? Затем была бесцельная поездка на метро. А покупка газеты… Это уж вовсе неслыханное расточительство. Я выбросил на асфальт деньги, на которые мог пообедать и поужинать.
Я сажусь на лавочку в каком-то сквере и стараюсь думать о высоких материях, стихах и классической музыке. Но из стихов в голову приходят только те, где так или иначе затронута тема смерти и прочая загробная лирика. Классическая музыка вертится вокруг мелодии Похоронного марша. Я стараюсь думать о женщинах, но думаю о болезнях. Стараюсь думать о жизнерадостных детях, но думаю о больных стариках.
Рядом села черная женщина примерно одних лет со мной. Мы обменялись несколькими фразами, женщина как-то по-доброму многозначительно улыбалась, словно надеялась, что завязавшиеся отношения вдруг получат продолжение.
Ознакомительная версия.
