Река Маджар, приток Тигра, разделяется ниже Маджар-эль-Кабира на Адиль и Вадийю, которые рассеиваются среди озер и болот восемью милями ниже, отдав большую часть воды ирригационным каналам. Мы спустились по одному из этих каналов и вышли на Адиль, на берегу которого стояла деревня Маджида. Хасан привязал к носовой банке веревку и потащил лодку против течения, а Ясин, сидя на корме, правил веслом. Мы прошли несколько деревень. Около десяти часов утра мы увидели деревню, где над остальными домами возвышалось большое квадратное кирпичное здание с плоской крышей и потрескавшимися стенами. Это был собственный дом Маджида. За ним, сильно покосившись на один бок, стоял полуразвалившийся старый мадьяф. Маджид еще не построил нового мадьяфа, но неподалеку были сложены связки касаба. Перед мадьяфом, где Маджид принимал посетителей, стояла толпа. Вперед вышел человек и провел нас внутрь. Маджид встал с ковра, мы обменялись рукопожатием. Он казался ниже среднего роста, так как был крепко сложен и очень широк в плечах. В молодости он был силач, но к старости обрюзг; живот свисал мешком, ходил он вперевалку. Лицо над короткой толстой шеей было испещрено прожилками и покрыто седой щетиной, маленькие глаза раздраженно и высокомерно смотрели из-под красных век. Казалось, его только что подняли из берлоги и дальнейшее его поведение совершенно непредсказуемо. Он приказал принести и поставить друг против друга поперек комнаты два напоминающих ящики кресла из сосновых досок, крытых синим бархатом. Одно кресло он предложил мне, в другое уселся сам. Мадьяф был переполнен, и я чувствовал бы себя намного лучше, если бы сидел на полу.
Задав несколько вопросов о моем здоровье, Маджид снова обратился к своим делам. Он умело и быстро решал каждый вопрос, но при этом мало считался с чувствами других. Если кто-нибудь пытался возразить, он взглядом заставлял его замолчать. Писец Маджида, рябой мужчина средних лет с подобострастными манерами, сидел рядом, записывая его решения. Как и Маджид, он был одет в халат из плотной темной ткани и коричневый плащ. Но плащ Маджида был из более тонкого материала; чувствовалось, что он легкий как пушинка. Вся земля вокруг принадлежала Маджиду. и потому он был беспристрастен в своих суждениях, заботясь лишь о том, чтобы обеспечить максимально высокую отдачу. Известный скряга, он в то же время был умелым хозяином, знал каждый уголок своих владений и обладал полувековым опытом по оценке уровня воды, от которого зависело все его благополучие. Маджид совершенно точно знал, когда и где следует построить плотину, когда и насколько следует сбросить воду.
Меня всегда поражало, что глубокие реки, в пятьдесят ярдов шириной, бешено мчащиеся в половодье, могут быть перегорожены плотинами из валежника, тростника и земли. Громадный труд требовался не только для того, чтобы строить такие плотины, но и для того, чтобы очищать каналы и спрямлять берега. Земледельцы этого края были не очень-то склонны к совместному труду. Они часами рассуждали, прежде чем договориться о том, чтобы совместно сделать какую-нибудь работу, пусть даже жизненно важную для них. А в назначенный день явится лишь горсточка людей, да и те вскоре, потеряв всякую охоту, разойдутся. Маджид отлично знал, что нужно делать, отдавал соответствующие распоряжения и заставлял выполнять эту работу. Если кто-то уклонялся или плохо работал, его тут же наказывали палками.
Чиновное сословие и городская интеллигенция относились к шейхам враждебно, завидовали их богатству и старались лишить их политической власти. Когда они бойко рассуждали о конфискации земель, принадлежащих шейхам, и о распределении их среди земледельцев, они не учитывали, что Ирак не имеет государственной службы ирригации, которая могла бы осуществлять функции, выполняемые шейхами. Крупнейшие шейхи провинции Амара нередко были вымогателями и деспотами, но большинство из них, подобно Мадриду, были первоклассными хозяевами и с детства знали свои владения как свои пять пальцев. Лучшие из них испытывали к этой земле любовь, которая была глубже, чем стяжательские интересы. Если бы их сместили, чиновникам, присланным, скажем, из Багдада или Мосула, потребовались бы годы на то, чтобы приобрести такое же знание местных условий, даже если бы их убедили или принудили остаться на этих постах. Плохой или хороший урожай — это было бы им безразлично, и они неизбежно поддались бы искушению предоставить воду не тому крестьянину, который в ней больше нуждается, а тому, кто больше за нее заплатит. Нетрудно представить себе такую сценку:
— Тебе нужна вода? Что ты мне принес? Полдинара? Зачем ты явился — отрывать меня от дел? Убирайся!
Решение проблемы было не в конфискации земель у шейхов. Необходимо было добиться, чтобы они выделяли своим работникам большую долю урожая и не сгоняли их с земли.
После трех часов пребывания в мадьяфе, когда толпа начала редеть, я успел проголодаться и стал изнывать от скуки. Помещение наполовину опустело. Слуга принес жареную курицу, зажаренную на решетке рыбу, рис, хлеб и суп. По приказу Маджида передо мной поставили шаткий столик, а на него водрузили поднос с едой. Когда я вымыл руки, Маджид пригласил меня начать трапезу. Я ожидал, что Маджид будет есть вместе со мной, но, так как он, видимо, не собирался присоединиться ко мне, я попросил поставить поднос на пол, чтобы Ясин и Хасан могли поесть вместе со мной.
— Нет, нет, ешь за столом. Они не в счет, их накормят позже, — бесцеремонно сказал Маджид.
Я объяснил, что предпочел бы сидеть на полу, так как привык есть вместе со своими спутниками.
— Нет, нет, ешь за столом, — повторил он и повернулся к одному из своих посетителей.
Такое обращение с гостем выходило за всякие рамки приличий, и я рассердился не на шутку. Я съел всего горсть риса, встал и попросил воды, чтобы вымыть руки. Все смотрели на Маджида. Он спросил меня, в чем дело.
— Ничего. Большое спасибо, я поел.
— Что ж, пусть он ест на полу, если ему так хочется, — воскликнул он.
Я еще раз поблагодарил его, уверив, что вполне сыт, и вернулся на свое место. Ясин и Хасан, воспользовавшись моим отказом, быстро управились с едой. Вскоре мы уехали.
После этого я не посещал Маджида больше года. В следующий раз он принял меня совершенно иначе. Он настаивал, чтобы я остался ночевать, поел вместе со мной и проявил ко мне такое внимание, какое арабы всегда проявляют к своим гостям. Впоследствии я останавливался в его мадьяфе много раз, и, хотя он по-прежнему не внушал мне симпатии, я стал чувствовать к нему уважение.
