день рождения.
— Сколько лет? — спрашивает он.
— Двадцать шесть.
— Vecchia, — шутит он. — Старая.
Именно это слово я слышу от всех, кто узнает, сколько мне исполнилось. Vecchia. Старая, старая, старая… Такое впечатление, что окружающих страшно пугает старость, — но только не меня. Смотрю на мужчину, и мне хочется сказать: «Слушай, золотко, если я старая, то ты и вовсе древний сукин сын, которому пора стучаться во врата ада». Но я, разумеется, молчу. Вместо этого — сладкая улыбка.
Целую Бьянку на прощание. Следующие несколько недель у нее пройдут в напряженной работе над диссертацией по архитектуре, тем не менее она соблазняет меня как-нибудь вечерком встретиться и выпить:
— Я остановлюсь на кампьелло и покричу тебе в окно. Только не лей мне воду на голову!
Проходит несколько дней, влажность растет, море поднимается, вода почти достигает уровня мостовой в районе Сан-Марко. Бегать там опасно, мрамор скользкий, поэтому я предпочитаю гонять по жилым кварталам Сан-Поло и Кастелло. Там тоже есть на что посмотреть: фигурки Девы Марии в нишах и несколько живых цветов в вазочке, ухоженные палисадники, бродячие кошки, высеченные в камне фамильные девизы, строгие орнаменты времен Римской империи…
Захожу в церковь Фрари, вдыхаю запах мрамора, в который раз рассматриваю надгробные плиты, исповедальни, алтарь, приделы, лакированные скамьи для хора, любуюсь на мерцание свечей. Юные монахи сегодня в службе не участвуют, а жаль.
Когда я беру длинную свечу и зажигаю ее от другой, всегда прошу одного: «Господи, дай мне сил увидеть свой путь». Убого, конечно, но все же звучит лучше, чем такой вариант: «Я в Тебя не верю, сделай меня знаменитой». На миг закрываю глаза, чтобы сосредоточиться, потом пристраиваю свечу в челюстях черного железного зажима, и она, слегка покосившись, горит в обществе сорока или пятидесяти сотоварищей.
В церкви я часто посматриваю на прихожан. Благоговейное созерцание Девы Марии — вот что написано на мясистых лицах многих дедушек. Кряхтя, они опускаются на одно калено, наклоняют голову и возносят наверх свою молитву. А ведь это те же самые пакостники, что изводят меня на пробежках своими приставаниями. И это они собираются с приятелями в сомнительных барах, пьют вино, бесстыдно пялятся по сторонам и несут всякую ерунду.
К этому времени у меня вырабатывается три разных образа Венеции. Первый — благоденствующий и артистичный город, частью которого являются Стеф, ее семья и ее друзья. Второй — собственно, моя Венеция, которую я постигаю, когда работаю в одиночестве, прислушиваясь к звукам на кампьелло. Мне нравятся эти звуки, но я часто захожу в церковь Фрари, чтобы немного подумать в тишине, после чего выбираюсь выпить кофе на Кампо Санта-Маргерита. Здесь у меня наметились свои фавориты: кремовое с синим кафе-мороженое «Causin» (его я полюбила особенно, невзирая на некоторую непоследовательность с ценами) и, на втором месте, пастичерия «Gobbetti» — из-за персикового торта и приветливого рыжеволосого хозяина. Не могу не отметить, что в «Caffè Causin» очень удобные стулья, с чашевидной выемкой для зада, поэтому провести там меньше часа просто никак невозможно. Венеция, которую я вижу вокруг, — это город шумных семейств, рассыльных, приезжих, праздных студентов и… детей.
И наконец, есть еще одна Венеция — с ней я сталкиваюсь через день, когда совершаю свои пробежки. Во время пробежек я словно протягиваю исполинский трал по всем ярусам, от мишурной, плотно забитой бутиками Мерсери до широких открытых каналов в северном Каннареджио. Приставания, которым я подвергаюсь (домогательства, которые провоцирую? знаки внимания, которых меня удостаивают?), так часты, агрессивны и настойчивы, что это уже почти смешно, хотя на самом деле мне не до смеха. Вздумай я кому-нибудь рассказать об этом — мне никто бы не поверил. Правда-правда, даже если я бы под присягой, в деталях и в лицах, подробно перечислила все случаи.
Как-то, ближе к вечеру, я бегу по Дзаттере, и вдруг откуда-то возникает шриланкиец — ну, из тех, кто занимается здесь подсобными работами. Может, он почувствовал некое сродство со мной — национальное или, точнее, континентальное. Оплывший, немолодой, с жутковатой улыбочкой, он догоняет меня и с придыханием шепчет: «Si, чао», — прямо мне в ухо. Я останавливаюсь как вкопанная и разворачиваюсь к нему.
— Что? — громко спрашиваю по-английски. — Подойди и повтори, что ты сказал, раз уж такой приветливый.
Явно не ожидая отпора, он отступает, глаза бегают. На всякий случай делает вид, что не понимает. Он так и бормочет:
— Не понимаю… — и, к счастью, уходит.
Еще занятнее — в тот же день, уже на закате, я бегу обратно. И что бы вы думали? — на том же самом месте, громко сопя и кашляя, меня нагоняет бегун лет тридцати, совершенно голый, если не считать коротких черных шортиков и кроссовок на босу ногу. Манекенщик на отдыхе? Супернарциссизм? Мужская версия анорексии? Торс без капли жира, все тело из серии «Углеводам — нет!», выделен каждый мускул, матовый золотистый загар, как корочка на индейке, и короткая дорогая стрижка. Забежав вперед, мужчина начинает настоящий цирк: восемь шагов с усиленными выдохами на каждом шаге, потом прыжок «звезда» (руки вверх, ноги в стороны) и, наконец, вращение (руки в стороны, спина изгибается). Он взбегает на деревянный настил лодочной пристани и начинает представление, похоже, исключительно для меня: потягивается, откровенно демонстрируя мускулы, отжимается, задирает ноги и т. д. Я обычно тоже разминаюсь на этом настиле, но только если окажусь там одна. На сей раз я издаю раздраженный стон и, развернувшись на сто восемьдесят градусов отправляюсь в обратный путь. Позволив себе оглянуться, я замечаю, что малый прекратил отжимания, которые только что исполнял в усложненном варианте (отрывая руки от пола и хлопая в ладоши перед приземлением), и теперь валяется на платформе, глядя мне вслед.
Венеция так мала, что маршруты бегунов нередко совпадают (заметьте, здесь не принято приветствовать друг друга на пробежке даже кивком, встречайся вы хоть каждый день и в буквальном смысле на каждом шагу). Позднее я вижу, как этот же мужчина поигрывает мышцами прямо посреди Кампо Санта-Маргерита перед туристами, детьми и студентами, но его все игнорируют — трижды ура венецианской церемонности в данном случае. На него жалко смотреть, но он мужественно промокает пот со лба, как на рекламе лосьона после бритья. Может, он так пытается самоутвердиться? Похоже на то…
Я замечаю, что к первой неделе августа многие пастичерии и магазины в районе Сан-Поло закрываются по причине ferie. Вначале я решаю, что ferie — это ремонт или обновление, но нет — оказывается, это каникулы, отпуск: все снимаются и уезжают в
