— Капсе, догор, — поприветствовал Сергей сквозь зубы. — Скрипите?
Человечек, еще не поднявшись с земли, вдруг увидел перед собой четыре пары ног, крепко стоящих на гальке, вздрогнул и заморгал маленькими глазками.
— Как золото? — спросил Билибин властно и строго.
Человечек, будто язык проглотив, раскрыл беззубый рот и забегал глазками, чуть приподняв их, по ружьям, висевшим на плечах неожиданных пришельцев. Остановился на безоружном, в долгополой красноармейской шинели Мише Лунеко. Видимо, его посчитал за главного и стал отвечать ему:
— Мало… Совсем мало, начальник.
— А это и есть ключ Безымянный? — спросил, чтоб удостовериться, Билибин и кивнул на узенькую — перепрыгнуть можно — речку, прижатую к правому скалистому берегу у самого устья.
— Аллах знает… Все они тут безымянные…
— А сам-то с именем?
— Как зовут, что ль? Сафейкой зовут. Татарин я бедный, ничего нет: дома нет, жены нет… Ничего нет.
— А золото есть.
— И золота нет. Ничего нет! Вон там хозяин есть…
— Ну, веди к хозяину, Сафейка.
Сафейка, совсем не по-стариковски, вприпрыжку побежал по затоптанной средь снежного снега тропе к низенькой, с плоской крышей, хибаре, срубленной из неошкуренных лиственниц. Из нее доносились крикливые — видимо, там ругались — голоса.
Сафейка распахнул дверь.
— Гости, Иван Иванович! Принимай, хозяин, гостей!
Голоса в хибаре смолкли. В двери показалась грузная фигура и загородила весь проем. Голова, крупная, седая, поднялась над притолокой и засверкала двумя рядами золотых зубов.
— Здравствуйте! Милости просим! Проходите! Сологуб буду. Иваном Ивановичем дразнят, слышали? А на самом деле — Бронислав Янович. А вы зовите как хотите, только в печку не суйте. А это мои артельщики: Софрон Иванович, — указал он на Сафейку, — Гайфуллин, первый в здешних местах разведчик, а здесь, проходите, Бовыкин, Якушков, Канов, Беляевы… С Олы будут…
Маленькое окошечко, затянутое бязью, почти не освещало хибару, и невозможно было не только рассмотреть Беляевых, Якушкова, но и сколько их — сразу не сосчитаешь.
— А вы будете экспедиция? И кто ж среди вас Билибин? — спросил Сологуб.
— Я — Билибин, — как можно спокойнее, но настороженно ответил Юрий Александрович.
— Сологубы! Билибины! Один род древнее другого, а встречаются на краю света, на золотом пятачке. Ну, снимайте оружие, котомочки, садитесь. А мы тут немножко вздорим. Снег выпал, ну и разбегаться людишки хотят. Морозы здесь, говорят, ужасные, не то что в ихней Оле. Неделю назад мой напарник Хэттл ушел. Не встретился вам? Американец, а матерился крепче русского. Все Колыму проклинал. Я с этим Хэттлом на Клондайке познакомился, он-то меня и в Охотск затянул, а потом — сюда. А теперь сам сбежал и бойлер свой бросил… Услышал о вашей экспедиции, да еще о каком-то Союззолоте, так и домой потянуло. Много вас?
— Много. Более двадцати человек в экспедиции, не считая Союззолота. А вас?
— И нас немало. Ну, а что ж, ружья-то и котомки не снимаете? Располагайтесь. У нас и банька есть.
— Спасибо. Банькой еще попользуемся. А сейчас дальше пойдем вверх по ключу Безымянному.
— Что так торопитесь?
— Не люблю откладывать на завтра, что можно сделать сегодня.
— По русской поговорке живете?
— По русской.
Речка, прихотливо извиваясь, бежала меж высоких каменистых берегов, поросших красноталом, курчавой ольхой, тонкими желтыми березками. Она была очень красива в осеннем наряде, посеребренном снегом. Ее назвали Безымянной, а надо бы иначе: Веселой, Игривой, Красавицей.
Когда усталые, измученные и голодные билибинцы пробирались по каньону Безымянной, начальник отряда, словно горный баран, то и дело взлетал на ее высокие берега, осматривал долину, и простым глазом, и в бинокль, восхищался пологими, с мягкими плавными очертаниями, сопками, окружавшими долину, и с высоты кричал:
— На такие сопки можно надеяться! Немолодые, неостроверхие. В таких горах и коренное золото может быть! Как, догоры?
Эту старинную примету знают все золотоискатели, и догоры, устало вздыхая, соглашались:
— Возможно…
— Весьма возможно! — поправлял Билибин.
Юрий Александрович так верил в свою мечту, в золотую пряжку Тихоокеанского пояса, что, не сомневаясь, думал: россыпное косовое золото, за которое случайно зацепились в устье Безымянной, непременно приведет в долине этой же речки не только к более богатой россыпи, но и к тому коренному рудному месторождению, от которого пошла она.
Почему же старатели артели Сологуба, и американец Хэттл, и тот же Поликарпов, подавший заявку на ключ Безымянный, не попытались пройти по нему вверх? Каждый чечако из джек-лондоновских рассказов, каждый золотоискатель Калифорнии и Аляски знает, как идти от бедных россыпей к богатым. А эти даже не попытались…
— Почему, Сергей Дмитриевич?
— Чтоб идти вперед, надо бросить то, что под ногами. Так говорил Вольдемар Петрович. А они зацепились за пятачок и не бросят его, пока всю землю вокруг не изроют, потому что жадные и трусливые, — ответил Раковский.
— А мы не жадные и не трусливые, и нас груз прошлого назад не тянет, — почти декламировал Билибин. — И мы идем вперед! А есть что-то пророчески знаменательное в том, что Вольдемар Петрович Бертин открыл Золотой Алдан на ключике Незаметный, а мы откроем Золотую Колыму на речке Безымянной! Все великие открытия начинаются с незаметных и безымянных! Запомните, догоры! — И с высокого берега, размахивая руками в обе стороны долины, кричал: — Здесь пройдет наша первая разведывательная линия! От этой красавицы лиственницы! А вон там, от подножия сопки, будем бить вторую. Всю долину покроем сетью шурфов и поймаем все золото! Согласен, Сергей Дмитриевич? Согласны, догоры?
Раковский и все друзья-догоры были согласны с начальником, но от усталости у них языки не ворочались. Даже Сергей, неутомимый ходок, с ног валился. Слабым голосом он ответил:
— Согласен, со всем согласен! Я под этой красавицей лиственницей ноги протянуть согласен.
Его поддержали и другие. И здесь, примерно на пятом километре от Среднекана, отмахав в этот день верст двадцать пять с гаком, билибинцы кое-как натянули палатку и заснули как убитые.
Здесь же на следующее утро начали устраивать базу: рубить барак, ставить лабаз. За один день на берегу высоком, но с очень удобным спуском к речке — по камням, как по лестнице, — выросло в десять лиственничных толстых венцов доброе строение с маленьким оконцем на красную сторону, с тамбуром — сенями для удержания тепла. На стропила уложили накатник из тонких лиственниц, на него — ветки стланика, и крыша заблестела изумрудом вечнозеленой хвои. Из больших камней сложили печку, да такую, что первый хлеб, выпеченный Степаном Степановичем и Раковским, хотя и попахивал дымком, показался вкуснейшим.
