Затем Псаро, чтобы помочь Нохри, двинул свое войско к храму, разделив его на две неравные группы. Меньшую группу он послал непосредственно на помощь мятежникам, а со второй пошел в обход, чтобы охватить отряд Бакни с тыла, со стороны главного входа в храм.
Когда я увидел этот маневр и понял, что нам угрожает большая опасность, я быстро спустился вниз и бросился к товарищам, чтобы предупредить их об этом. Правду говорят, что дух сильнее тела. Сознание опасности заставило меня забыть про боль — теперь, когда над нами нависла беда, я смог даже бежать.
Бой в это время шел уже за храмом, возле самой гробницы, и если бы Псаро со своим отрядом вошел сейчас в двери храма, то Бакни некуда было бы отходить и нам всем пришлось бы или погибнуть или сдаться в плен.
Разыскав Дхирендру в самом центре сражающихся, я громко крикнул ему об опасности.
— Сообщите об этом Бакни! — сказал Дхирендра и начал пробираться к Чану.
С большим трудом я добрался до Бакни и рассказал ему о приближении Псаро.
Бакни приказал отступать. Мы подошли к двери как раз в тот момент, когда Псаро с солдатами был уже на площади напротив храма. Промедли я еще минуту, и мы все были бы перебиты.
Я не собираюсь описывать бой с Псаро перед храмом. Наблюдать за сражением интересно издали, но, если вы оказываетесь в самом пекле, тогда другое дело. Сейчас мне было не до наблюдений. Насколько мне помнится, я кричал изо всех сил, стрелял из револьвера и, как безумный, перебегал с места на место. Я превратился в хищного зверя, и мной то овладевало страстное желание убивать других, то вдруг я чувствовал себя ребенком, и мне хотелось закрыть лицо руками и плакать. Единственное, что я ясно видел во время боя, так это страшную, беспредельную человеческую жестокость.
Дхандас отстал от гвардейцев. Он хотел последним покинуть храм — думаю, что ему было очень трудно уйти оттуда, где лежали несметные богатства. С тех пор как он впервые пришел ко мне в Наланде, и до того момента, как мы увидели его в последний раз в царском дворце в Митни-Хапи, всеми его помыслами и поступками руководило только одно — желание овладеть всем золотом и драгоценностями Серафиса.
Мы нанесли противнику большой урон, а сами потеряли сравнительно мало людей, но враг подавлял нас численным превосходством, и самое лучшее, что мы могли сделать, — это как можно быстрее отойти отсюда.
Дхандас, по-видимому, решил, что нам от такого поражения уже не оправиться, и, задержавшись в дверях, вступил в переговоры с Псаро. Они стояли далеко от меня, и поэтому я не слышал, о чем они говорили. Думаю, что Псаро за несколько лет, проведенных в Индии, выучил хинди и теперь переманивал Дхандаса на свою сторону. Очевидно, находясь на «Лотосе», он наблюдал за Дхандасом и сумел куда лучше, чем я, понять характер и душу этого человека.
Наверное, прежде всего Псаро сказал Дхандасу, что он разгадал наш обман и знает о нас все, потому что человека, видевшего современный Бомбей и Калькутту и сумевшего провести опытную тайную полицию Бихара, нельзя обмануть маской с прикрепленным к ней деревянным клювом и кожей, к которой приклеены перья. Я убежден в том, что Псаро пообещал Дхандасу не только сохранить жизнь, но и дать ему часть сокровищ Серафиса, если только он предаст своих товарищей и перейдет на сторону Нохри. Дхандас считал наше дело проигранным, и это заставило его сразу же принять условия Псаро.
Раньше я старался думать хорошо об этом человеке, сознательно закрывал глаза на его недостатки, но данный поступок Дхандаса резко изменил мое мнение о нем, а последующее его поведение только усилило наше презрение и неприязнь к нему.
Получив приказ Бакни об отступлении, гвардейцы медленно, в полном порядке начали отходить к реке. Нохри пытался напасть на нас с правого фланга, но капитан Дхирендра и Чан меткими выстрелами отбросили его назад. Первым вышел к реке правый фланг, и тут обнаружилось, что противник перехитрил нас и увел все лодки. Впрочем, мы от этого особенно не проиграли, так как в нашем положении было бы трудно возвращаться во дворец в лодках. Теперь у нас оставался лишь один путь — вдоль правого берега реки, прямо к дворцу.
Самым сложным во время отступления является организация прикрытия. Этим занимались Дхирендра и Чан, находившиеся в арьергарде. Поэтому они вначале не заметили, что Дхандас остался в храме. Когда же мы отошли довольно далеко и Нохри прекратил преследование, ко мне подошел Дхирендра и спросил:
— Где Дхандас? Что с ним? Уж не ранен ли он?
— Он предатель, — ответил я.
— Предатель?!
— Да. Он о чем-то говорил с Псаро, который, как я подозреваю, знает хинди. Дхандасу ведь ничего не надо, кроме денег.
— Самое ужасное заключается в том, что ему известна тайна гробницы, — тихо проговорил Дхирендра.
— Пустяки, он все равно ничего не сможет сделать. Бесполезно владеть секретом, если у тебя нет амулета.
— Но он у него!
У меня перехватило дыхание.
— Амулет у Дхандаса?! — воскликнул я, и только после того, как я повторил эту фразу несколько раз, до меня дошел ее смысл.
Я не хотел в это верить — я надеялся, что Дхирендра ошибся, — но, увы, он был прав.
— Когда Дхандасу стало известно, что мы идем на приступ, он сказал мне: если нам удастся отбросить Нохри от храма, то самое главное, что мы должны сделать, это взять с собой все сокровища из гробницы Серафиса и перенести их в царский дворец, где они будут в полной безопасности. Поэтому я не сомневаюсь, что он захватил с собой амулет, — сказал Дхирендра.
Слушать дальше было невыносимо. Схватившись за сердце, которое, казалось, вот-вот выскочит из груди, я закричал:
— Негодяй! Изменник! Он сошел с ума! Его ничто не интересует, кроме золота! Ох, как же я раньше не мог понять этого! С первой же встречи я заметил в нем алчность, но я не мог предположить, что жажда золота заведет его так далеко! Теперь он проникнет в подземелье и вместе с Нохри и Псаро ограбит сокровищницу. Они поднимут всю страну против царицы!
— Теперь мы не сможем больше обманывать суеверных серафийцев, — заметил Дхирендра. — Но даже в том случае, если наш обман не будет раскрыт, измена Дхандаса в значительной степени облегчит мятежникам борьбу с нами: сейчас, когда на их стороне Гор, им не так страшно поднимать оружие против Тота и Анубиса.
Я не мог больше говорить о подлости этого человека. В горле щемило от боли. Я представил себе, что было бы со мной, если бы я отправился сюда с этим мерзавцем один, без Дхирендры и Чана. Мне и сейчас тяжело перебирать в памяти все, что пережил я в то время, в особенности когда, придя в себя, я подумал о молодой, красивой и доброй царице.
