Моего приятеля интересовали лишь новые пригороды и городская планировка, и спустя некоторое время мы начали надоедать друг другу, так как занимали нас два разных Милана, причем оба города были недоступны! Его Милан еще не родился, а мой Милан исчез несколько столетий назад.
История Медиоланума, или римского Милана, насколько мне известно, до сих пор не получила достойного отражения. Примерно в 300 году н. э., в связи с тяжелой военной обстановкой, императоры вынуждены были оставить Рим. Своей столицей они сделали Милан. Таковою он и оставался почти целый век. В то время как в Риме на холме Палатина пустовали императорские дворцы, Милан считался главным городом империи. Провинциальный облик его исчез: архитекторы построили новые красивые здания, в город с запада и с востока хлынули торговцы. Вслед за двором в Милан пришли ремесленники, производившие предметы роскоши. Поэт Авсоний, учитель одного из принцев, живший в «Золотом доме» — так назывался дворец, — описал город таким, каким он его видел: сияющим за крепостными стенами, с дворцами и длинными мраморными колоннадами, поддерживающими статуи. По этим колоннадам горожане, как и в Риме, могли гулять — летом, укрываясь от жаркого солнца, а зимой, прячась от холода. Он писал, что целый квартал в городе был отведен купанию, и назывался он «Бани Геркулеса» в честь императора Максимиана. Монеты, отчеканенные на императорском Монетном дворе, выходили с изображением букв MD или MED — Медиоланум.[8] Такие монеты — единственные реликвии того времени, не считая мраморных колонн исчезнувшей столицы Западной империи, — частенько всплывают на лондонских монетных аукционах.
Глядя с небоскреба на шумный город, я старался, но не мог обнаружить следов древнеримской планировки улиц, плана старого города тоже не сохранилось. Я представил себе этот густонаселенный город и в тот период, когда последние императоры Запада повели свои армии через Альпы, чтобы положить конец нашествиям варваров. В 313 году Милан стал местом, где произошло одно из важнейших событий в истории западного человека. Победоносный император Константин Великий издал в своем «Золотом доме» знаменитый миланский эдикт, гарантировавший христианам свободу в свершении религиозных обрядов. Он открыл двери тюрем и выпустил из шахт христианских мучеников. На первое христианское собрание, которое вскоре состоялось, многие священники явились на костылях: некоторых из них покалечили в камере пыток, других изуродовали каленым железом. Вот такими были люди, с которых начался Никейский собор. Рассказывают, что Константин поприветствовал одного из них, поцеловав его в пустую глазницу — небывалый поступок со стороны римского императора. Если это правда, то, возможно, Константин принял христианство не только из прагматических и циничных соображений, как утверждают некоторые ученые.
Вспомнилось также, что Милан стал ареной последнего противостояния христиан и язычников. Это где-то здесь, в городе, возможно, на месте того здания из бетона и стекла, где трещат пишущие машинки, святой Амвросий, епископ Милана, написал свои знаменитые письма Риму, что привело к удалению языческого алтаря Победы из курии Сената. Возможно, что в церкви, на месте которой стоит сейчас собор, Амвросий крестил Блаженного Августина. Еще где-то среди куполов и церковных звонниц святой Амвросий служил панихиду над телами четырех императоров. В Милане неизменно возвращаешься к святому Амвросию. Даже члены местной коммунистической партии любят называть себя «амброзианцами», и ни одна епархиальная газета не забудет отметить, что Милан — город Амвросия. Чего только не произошло за семнадцать столетий с тех пор, как Амвросий являлся епископом Милана: столько осад, пожаров и два полных уничтожения города, и все же память о римском церковном и государственном деятеле победила время. Он — миланский Ромул, Рем и волчица в одном лице, и горячая привязанность к нему — одна из самых старых в Европе.
Мой знакомый подошел ко мне и слегка подтолкнул локтем, стараясь привлечь мое внимание. Он махнул рукой в сторону горизонта и указал на новые сортировочные станции, недавно возведенные фабрики, новые жилые районы. Мне показалось, что он олицетворяет собой дух Милана: неугомонный, жадный дух, который и провел этот большой город через столько испытаний к сегодняшнему деловому времени. Мы вернулись к лифтам и молча спустились на землю.
4
Как-то раз во время ранней утренней прогулки я неожиданно набрел на базилику Святого Амвросия. Заглянув через решетку на строгий мощеный атриум, я увидел старую церковь, опустившуюся за многие века ниже уровня современного уличного покрытия. Базилика напомнила мне о древних церквях Рима, таких как церкви Святого Климента Римского или Святой Цецилии: у храмов этих сохранились подобные мощеные дворы. Базилика Святого Амвросия, преисполненная римской серьезности, молчаливости, покоя и — самое главное — дающая возможность заглянуть в глубину веков, представляла собой разительный контраст с грохочущими рядом автобусами и трамваями, развозившими на работу первую волну клерков и машинисток.
Миновав атриум, я вошел в темную ломбардскую церковь. Температура, как в холодильнике, — немудрено, что я тут же задрожал. Постояв, заметил луч света под высоким алтарем, направился туда, спустился по лестничному маршу и вошел в крипту. Несколько старых женщин в черной одежде дожидались начала ранней мессы — они напоминали членов тайного общества или собрание древних христиан. Церковный служитель со связкой ключей поспешно сбежал по ступеням. Запрестольную перегородку он открыл с четырех сторон четырьмя разными ключами и опустил в желоба стальные панели. Старые женщины тут же упали на колени и стали креститься: перед ними предстало то, что сохранилось с древнейших времен и внушало благоговейный страх.
Сначала я разглядел только толстый кусок стекла, но, когда служитель включил огни, передо мной явилось мрачное и удивительное зрелище. В стеклянной гробнице на кровати или на похоронных дрогах лежали бок о бок три облаченных скелета. Тот, что посредине, лежал выше своих товарищей — так я впервые увидел мощи святого Амвросия, останки которого сохранились в базилике со времени его смерти в Медиолануме в 397 году. Голову скелета венчала античная митра, на руках — красные перчатки епископа, на ногах — златые тапочки, а в локтевом суставе — крест. Скелеты по обеим сторонам от Амвросия принадлежали мученикам — святым Гервасию и Протасию, умершим за веру задолго до святого Амвросия. Амвросий самолично распорядился эксгумировать мучеников и уложить их останки в свою базилику, а было это в то время, когда римская церковь запрещала эксгумацию костей святых мучеников. Это был первый случай перемещения реликвий в западную церковь, и такой обычай стал общепринятым лишь многие столетия спустя, после осквернения катакомб.
