В Алыкели к нам присоединился еще один участник нашего отряда, Эдик. А Лев Васильевич, оказывается, уже в Хатанге.
А вот и Хатанга. На аэродроме нас уже встречает весь отряд, включая веселого беспородного щенка с замечательным именем Фрам[2].
После проверки документов (здесь пограничный наряд уже был вооружен — на ремнях у солдат висели кинжалы) нас выпустили на летное поле. Как и во всех провинциальных аэропортах, здесь никакого сервиса не полагается: багаж нужно выгружать самим. Впрочем, нас это нисколько не затруднило. В два счета расхватали мы все наши вещички и отнесли их в холодный склад, крытый гофрированным алюминием, где уже лежало и все остальное наше имущество.
Резиденция нашего отряда располагалась в бывшей пошивочной мастерской, которую недавно аннулировали за ненадобностью. Правда, первым успело захватить замечательное помещение Красноярское краевое геологическое управление для своих отрядов, но, поскольку все его отряды уже отправились в поле, нас пустили сюда на постой до отлета в Косистый. В мастерской чисто, уютно, тепло. В консервных банках стоят букетики пушицы (полярных одуванчиков). На стене висит лозунг, написанный тушью на куске обоев: «Оставь свою печаль до будущей весны».
В Хатангской столовой кормят ужасно: дорого и невкусно. Это тем более удивительно, что сырье для приготовления пищи тут превосходное: оленина, куропатки, роскошная рыба (омуль, чир, муксун, сиг, голец). Требуется большой кулинарный талант, чтобы из таких продуктов готовить почти совершенно несъедобные блюда. Единогласно решаем больше в эту удивительную столовую не ходить, а готовить дома. Благо для этого есть все условия: печь, дрова, всякая посуда. А мяса и рыбы полно в магазинах.
После обеда Лев Васильевич устроил нам экскурсию по Хатанге. Он провел на Таймыре уже более десяти полевых сезонов, знает здесь все и вся. Причем не менее десяти лет он проработал в НИИГАА[3], сотрудничал и с полярной авиацией, и с Управлением Северного морского пути, знавал многих знаменитых радистов, летчиков, полярников. Знает он множество удивительных и занимательных историй, рассказчик Лев превосходный; правда, в его рассказах (как оказалось впоследствии) вымысел так искусно перемешан с истиной, что отделить одно от другого совершенно невозможно (да, наверное, и не надо этого делать). Но мы отвлекаемся, итак, вот она перед нами — Хатанга.
Это типичный полярный поселок тысячи на полторы жителей. Его деревянные тротуары подняты над землей, причем во многих местах они покоятся на толстенных трубах, обмотанных войлоком и какими-то тряпками (теплотрасса, водопровод, канализация). Если сойти с тротуара, нога тотчас ощутит под собою зыбкую почву (вечная мерзлота), но тем не менее через поселок проложено несколько дорог: из порта речного в порт авиационный и из районной больницы — во владения пограничников, на местную погранзаставу. Дома в основном щитовые, одно- и двухэтажные, каменных всего два или три, и через каждые сто—двести метров живописные помойки.
Ах, полярные помойки, где мне найти слова, чтобы описать их! Чего только не встретишь тут! Обрывки оленьих, волчьих, собачьих и песцовых шкур; скелеты рыб, птиц и животных; полуразобранные вездеходы, детали самых немыслимых машин и механизмов; ящики, вьючные сумы, коробки; бухты троса, проволоки, веревок; изорванные конторские книги, вымазанные в солярке ватные и меховые штаны; стреляные гильзы и совершенно целые мелкокалиберные патроны; разорванные морозом стеклянные банки с чем-то красным (краска? томатная паста?) и несметное количество пустых бутылок из-под разных крепких и горячительных напитков. Все, что может пригодиться человеку, или даже все то, без чего невозможно обойтись в тундре, можно отыскать на полярной помойке. И еще непременной принадлежностью ее являются собаки. Огромные длинношерстые ездовые псы с мощными лапами и широкой, как совковая лопата, грудью, копаются на помойках, как свиньи где-нибудь на Рязанщине. Летом собак на Севере кормить не принято: во-первых, летом они не работают, а во-вторых, летом псов отлично кормят полярные помойки. На людей собаки никакого внимания не обращают: человек для них летом существо безразличное. Собак здесь два раза в год чешут гребнями, и из вычесанной шерсти вяжут очень теплые свитера, платки и варежки. Когда в поселковом совете приходят к выводу, что собак расплодилось слишком много, два штатных хатангских милиционера берут карабин, выходят на улицу и отстреливают десяток-другой первых попавшихся под руку псов (делают чаще всего это по весне), а затем выбрасывают собачьи трупы на лед Хатанги. В половодье льдины уносят их в море Лаптевых на разживу песцам, совам и полярным медведям. Так здесь регулируют численность собачьего стада. Все это рассказывал нам Лев Васильевич, когда мы шли высокими тротуарами Хатанги.
— А на этом вот месте, — ткнул пальцем Лев Васильевич в какие-то невзрачные руины, громоздящиеся в самом центре поселка, — стояла в прежние годы огромная деревянная развалюха под названием «Индия». Была здесь база всех геологических отрядов, что колесили по Таймыру, — самое веселое место в поселке, особенно осенью и весной; полдома — сени, под самую крышу забитые снаряжением, другие полдома — нары в два этажа, здоровенный колченогий стол посредине и рядом раскаленная чуть не докрасна печка-буржуйка. Сколько было всего рассказано в этой «Индии», сколько выпито, сколько съедено!.. И был тут свой свод законов (неписаных, разумеется) и свой кодекс чести полярного геолога. А последнее, главное слово, которое никакому обжалованию подлежать не могло, тут оставалось всегда за самим великим Урванцевым...
— Да? — ехидно заметила Наталья Ивановна, — Что-то не припоминаю я, чтобы Николай Николаич хотя бы раз был в «Индии». — Но Лев оставил этот ехидный комментарий без ответа, как делал впоследствии всегда.
— А это вот пилотская гостиница, — он указал на ряд одноэтажных щитовых домиков, распахнутые ставни которых были обиты оленьими шкурами, — прежде тут всего один домик был, а теперь вон целых четыре. В прежние времена полярная авиация в Москве базировалась в Шереметьеве. Сюда пилоты прилетали с двух-трехнедельным заданием и жили в гостинице. Начальником полярной авиации был в те годы знаменитый ас Марк Иваныч Шевелев. Теперь-то полярную авиацию упразднили и передали местным авиаподразделениям на Таймыре, например Красноярскому. А по-моему, зря. У полярной авиации своя специфика, единая на всю Арктику. А теперь что же, с точки зрения краевого авиапредприятия, что Хакасия, что Таймыр — все едино. Не-е-ет, полярный летчик, это, доложу я вам, совсем особая статья. Ах, какие пилоты тут прежде работали! Ляхов, Голованов, Женя Пытченко... В прежние времена вертолетов ведь не было. Трудяга «Ан-2» тут тянул свою лямку, архаический, можно сказать, биплан, стрекоза на колесиках. Ах, в какой немыслимый курумник сажали свои машины полярные асы, на какие немыслимые косы! В какие незначительные лужи плюхались тогда гидрачи (гидросамолеты, то есть самолеты на поплавках)! Но зато и отношение к летчикам было соответственное. Песню «Кожаные куртки, брошенные в угол...» знаете? Это же Саша Городницкий (он тогда у нас, в НИИГАА, работал) здесь написал и посвятил Ляхову. Только в первоисточнике было: «Юбкой занавешено низкое окно», — юбкой, а не тряпкой...
