Это нужно было подчеркнуть, потому что упоминание о бизнесе в моих отпускных бумагах могло сбить с толку организации, к которым я хотел обратиться за поддержкой. Адмирал П. оформил мне трехлетний отпуск «в интересах национальной обороны»; в итоге я мог рассчитывать на моральную поддержку военно-морских сил.
Но на этом наш разговор еще не кончился.
— А если случится так, — спросил я, — что министерство просвещения согласится субсидировать мои экспедиции?
— Вряд ли, — ответил адмирал. — Но если это произойдет, приходите ко мне. Обещаю, что тогда отпуск будет вам заменен официальной командировкой.
(Четыре года спустя министерство просвещения приняло шефство над «Калипсо». Адмирал П. сдержал свое слово. Правда, средств от ВМС я не получал, но они не раз выручали меня другими видами помощи.)
Рене Моитюпе занял должность моего старшего механика, и я начал набирать команду «Калипсо». Боцманом стал Жан Бельтран, бывший квартирмейстер Группы подводных изысканий; на должность механика я взял Октава Леандри; в состав команды вошел также молодой фотограф Жак Эрто.
На судоверфи корпус разоренного тральщика постепенно обретал вид, отвечающий новому назначению судна. Мы сделали просторнее каюты, установили на корме кран и создали три совершенно новых приспособления, задуманных в те вечера, когда Филипп, Диди и я оборудовали наш будущий корабль еще в мечтах.
Во-первых, водолазный колодец, пронизывающий корпус судна. Колодец открывался в камбуз; это позволяло пловцам входить в воду в наиболее устойчивой, средней части судна. В плохую погоду они были избавлены от поединка с волнами, разбивающимися о борта. Поработав в холодной воде, пловцы попадали сразу в теплый камбуз.
И наконец, колодец позволял, если нужно, незаметно совершать погружения и выходить на поверхность. Вода в колодце держалась на уровне ватерлинии, снизу его перекрывал люк, который установили только для того, чтобы не нарушалась обтекаемость корпуса.
Вторым нашим изобретением был высокий наблюдательный мостик, перекинутый над капитанским мостиком «Калипсо». Он установлен на двух полых алюминиевых стойках, которые служат также вентиляционными трубами. С высокого мостика несколько человек могут одновременно наблюдать за поверхностью моря и направлять движение судна (см. схему на стр. 299).
Но главное, в носовой части, в восьми футах ниже ватерлинии, мы оборудовали обсерваторию для подводных наблюдений. Чтобы не ослаблять форштевень, стальную камеру вместе с входной шахтой поместили снаружи. Прямо с носа уходила вниз на двадцать пять футов тридцатидюймовая труба с трапом внутри. Мы соединили трубу болтами с форштевнем и накрыли на уровне палубы водонепроницаемым люком. Выпуклая камера торчала наподобие тарана древнегреческих боевых галер. В камере лежал матрас для наблюдателя; впрочем, могли разместиться и двое, если они ладили между собой. В распоряжении наблюдателей было пять круглых иллюминаторов: два обращены вперед, один — вниз, под углом сорок пять градусов, и еще по одному с обеих сторон. В днище камеры помещались датчики гидролокатора, посылающие импульсы вперед и вертикально вниз. Камера была снабжена принудительной вентиляцией и связана с мостиком телефоном. Когда мы устанавливали ее, подводные обсерватории были новостью; теперь ими оснащены многие исследовательские суда. Неожиданно камера улучшила и мореходные качества «Калипсо». Торчащий выступ и закругленный форштевень случайно оказались сходными с конструкцией Майер-форма, позволяющей судну лучше входить в волну. Подводная обсерватория увеличила на пол-узла крейсерскую скорость «Калипсо».
Широкая открытая кормовая палуба, рассчитанная на работу с громоздкими приспособлениями для траления мин, стала отличной платформой для подводных пловцов, здесь было вдоволь места для подводного снаряжения. Фальшборт отсутствовал, и ничто не мешало погружениям людей и спуску в году приборов. На кормовом подзоре мы в двух футах от ватерлинии установили подъемную платформу. На станциях платформа опускалась; переносный трап с поручнями уходил под воду, а вверху доставал до палубы. К юту примыкало помещение, где пловцы готовились к погружениям; тут стояли станки, хранилось снаряжение. Возле двери выходили штуцеры труб, по которым из машинного отделения подавался сжатый воздух, нагнетаемый двумя компрессорами.
Изменилась окраска судна — на смену «форменному» серому цвету пришел радостный белый. Оборудование нам дарили или одалживали предприниматели, заинтересованные во всестороннем испытании его; от ВМС мы получили судовую радиостанцию и другое снаряжение на то время, пока не обзаведемся своим. И в заключение «Калипсо» надела «чепчик» — у нее появилась обтекаемая труба с черной каймой вверху и эмблемой: на зеленом поле белая нимфа Калипсо из Гомеровой «Одиссеи», плывущая вперегонки с дельфином.
У меня не хватило терпения подождать с пробным рейсом, пока все доведут до конца. В июне 1951 года Симона и я пригласили несколько более или менее сведущих в мореходном деле друзей и составили из них команду для прогулки на Корсику. «Калипсо» держалась превосходно, но я убедился, что нужно раздобыть денег и набрать профессиональную команду. Оставив на руле маркиза де Тюренна, я спустился в свою каюту в средней части судна, подошел к правому иллюминатору и залюбовался луной. Мгновение спустя луна почему-то оказалась с другого борта…
А осенью 1951 года «Калипсо» была уже готова выйти в экспедиционный рейс. Мы давно решили, что первое плавание совершим в Красное море. Оно было фактически не изучено, находилось сравнительно близко, отличалось прозрачной водой, пользовалось славой «ванны, полной акул» и было богато кораллами… Кликнули клич: кому из ученых нужны подводные пловцы и фотографы для работ в Красном море? Наше предложение произвело сенсацию. Впервые исследовательское судно искало ученых, а не наоборот!
Мы познакомились с океанографами сразу после войны, когда Жак Буркар, профессор морской геологии при Сорбоннском университете, был направлен в Группу подводных изысканий, чтобы наладить сбор образцов донных отложений. Мы ждали его с любопытством; в нашем представлении ученый был премудрым существом с назидательно-унылой физиономией и крахмальным воротничком. Рабочее место Буркару отвели на непритязательном и довольно валком тендере ВП-8.
Профессор оказался экспансивным плечистым брюнетом в шортах. Выйдя в море, Тайе бросил якорь и обратился к Буркару:
— Maintenant, Monsieur le Professeur, a poil. Другими словами: «Приступайте к делу».
В конце дня мы окружили профессора и обрушили на него град вопросов. Буркар очень увлекательно рассказывал нам о морской геологии и своей специальной области — науке об осадка::. Ото был настоящий человек, труженик, к тому же знающий о море немало такого, о чем мы и не подозревали. Такое же впечатление произвели на нас биологи в лице профессора Пьера Драша. Вооруженные приборами, банками и химикалиями, ученые могли многому научить нас; в свою очередь они высоко ценили наши знания о поведении морских обитателей и о морфологии дна, которого сами никогда не видели. Друг без друга мы бы далеко не ушли.
