Ознакомительная версия.
Меня привели на небольшой двор, поражающий, вместе с окружающими зданиями, чистотой и белизной камня; посреди – небольшое здание в виде часовни; там и сям в скалах видны оконца и двери одиноких монашеских келий на разных высотах и расстояниях. Мне отвели большую комнату в главном здании, примыкающем к храму. Вокруг стен идут широкие диваны с матрацами и подушками; на полу разложены также тюфяки, покрытые коврами вроде персидских. Небольшое окно в задней стене выходит прямо в церковь. Болезненный и задыхающийся от слабости монах лет тридцати пяти явился ко мне предложить свои услуги. Он принес самовар и поставил его на табурет, а поднос с чаем, чашкой и другими принадлежностями – на софу; потом явились неизбежная рака, сладости и т. п.
Вскоре посетил меня настоятель монастыря, известный весьма строгой жизнью[68]. Мой кавас, грек, рекомендовал мне его с этой стороны еще дорогою: «Ты видит архимандрита на этова монастыри: ницево болсе не ест – одна трава»… Живет он в каком-то чуланчике, высеченном в скале, в котором с трудом повернуться одному человеку; спит на каменной лежанке, прикрытой старым ковриком, ходит в крашенинной рясе и, несмотря на свои восемьдесят лет, невольно поражает какою-то юношескою застенчивостью.
Есть русская пословица: «Каков поп, таков и приход». Она как нельзя более приложима к Саввинскому монастырю, братия которого отличается искренними кротостью и воздержанием. Если кто заезжий в Палестину захочет без помехи помолиться, тот не найдет для этого места удобнее Саввинского монастыря. Это тихая, безмятежная обитель, где земные помыслы оставляют человека, где окружающая среда не оскорбляет его нравственного чувства… Между монахами живут здесь трое русских, два валаха, говорящие хорошо по-немецки; остальные, человек двадцать, – греки, из которых двое свободно объясняются по-итальянски. Со стороны обрыва в долину видна у стен старая пальма, посаженная, по преданию, св. Саввой. Монахи приучили шакалов и лисиц приходить за подачкой, и они под вечер гурьбами шляются по долине, под стенами, куда им бросают с монастырской террасы разные остатки съестного. Окрестности монастыря кишат скорпионами.
Наутро, после ранней обедни, простившись с настоятелем монастыря и монахами, я выехал в Иерусалим, куда и прибыл чрез пять часов. Василий Сергеевич выбежал мне навстречу, улыбаясь от удовольствия и подмигивая, по обыкновению, правым глазом. Виктор Кириллович вскоре навестил меня, чтобы расспросить, как я съездил, что видел и все ли, что он мне наказывал видеть… Точно я домой приехал…
От Иерусалима до Назарета
Давно уже русские странники нетерпеливо ожидали обычного путешествия в Назарет. В этом году оно замедлилось вследствие неблагоприятных известий из Галилеи: ходили слухи, что влиятельнейший бедуинский шейх, Кхалиль-ага, покровительствовавший христианам, взбунтовался против бейрутского паши и ушел за Иордан с двенадцатью тысячами вольницы. В Самарии также было небезопасно: рассказывали о нескольких случаях грабежей. Все это побуждало консула выждать более верных известий, и он старался умерить нетерпение поклонников, для которых странствие в Назарет – conditio sine qua non[69]: кто не был в Назарете, тот все равно, что вовсе не был в Палестине… Странники, конечно, ничего во внимание не принимали и ворчали, что консул просто из упрямства их не пускает. Наконец они были обрадованы известием о распоряжениях к путешествию. Обширный двор приюта, обыкновенно довольно пустынный, внезапно оживился. Там и сям видны были кучи народа; бабы в черных платьях и таких же платках на голове возвращались из города с обильными запасами зеленого лука и хлеба; иноки и странники, подпоясанные кожаными ремнями, с оливными бадогами в руках, шествовали оттуда же торопливее обыкновенного, с раздувшимися карманами, придерживая что-то за пазухой.
Консульский кавас окрикивал проходящих, когда они надоедали ему нескончаемыми вопросами об одном и том же. Откуда-то взявшиеся две-три тощие лошаденки выскребали зубами признаки травы, пробивавшейся сквозь груды щебня у наружных стен. Не то араб, не то турок, обожженный солнцем и оборванный с головы до ног, сидел на земле у крыльца госпиталя, безучастно смотря на проходивших и изредка почесываясь.
Скоро наступившая южная ночь угомонила странников. Зато с раннего утра они были все на ногах. Множество греков и болгар, обыкновенно совершающих путешествие вместе с русскими, собрались в наш приют. Обширный двор его превратился в ярмарку. До шестисот человек суетились и бродили по нему; до двухсот лошадей, мулов и ослов с их вожаками дополняли картину. Всякий, имевший средства избежать путешествия на собственной подошве, выбирал по себе скотинку, наваливался на нее животом и, поболтав в воздухе ногами, усаживался, проезжался, затем слезал и начинал торговаться. На этот раз дело не ладилось; мукиры (погонщики) ломили небывалые цены, странники не хотели давать более прошлогодних, увещевали мукиров в поте лица, кричали, бранились, совещались отдельными кружками… Я бродил между ними по двору, присматриваясь к различным сценам. Некоторые поклонники довольно апатически выжидали общих результатов, сложив свои мешки и котомки на земле. Некоторые успели уже понагрузиться и озорничали; когда они заходили слишком далеко, кавасы принуждены были напоминать им о необходимости порядка. Стоит какая-то старушка, подперши в раздумье подбородок.
– Что же это, поштенной, – спрашивает она, когда я поравнялся с нею, – когда нас в Назарет-то погонят!..
– Не знаю, бабушка, должно быть завтра: вишь, все что-то не ладится.
– Эки дела, Господи! – вздохнула старушка и опять задумалась.
В другом месте слышу крик и брань. Большая толпа собралась в кружок. Вижу – обижают знакомого мне монаха.
– Я русский странник! – кричал на него здоровый мужик в черной шапочке и таком же халате, перетянутом кожаным ремнем, видимо выпивший. – Ты моему ндраву препятствовать не моги – такой-сякой!..
Отец Агапит отмалчивался. Я почел долгом за него заступиться.
– Как же можно так обзывать монаха? – говорю я.
– А ты не знаешь как? Вот как! – и целый град ругательств, одно другого изысканнее, посыпался на почтенного отца Агапита.
– Ну, нам теперь уже остается только пойти к консулу и просить его, чтобы он не пускал в Назарет такого беспокойного человека, как вы.
– К консулу?.. А вот ты еще поговори со мною, так я тебя самого к консулу стащу! Я русский странник. Что мне консул? Никто мне препятствовать не может…
Ознакомительная версия.
