И тогда заговорила ОНА. Я увидел деревянные тротуары небольшого северного города, стальную равнину залива. Сопки сбились в груду и привычно мокли под холодным дождем. Потом я познакомился с Лешкой.
Голубые лучи юпитеров не в силах заполнить светом зал. Черные лохмы мрака теснятся по углам, цепляются за разноцветные гирлянды новогодней елки. Мелькают белые пятна лиц, смазанные в быстром кружении вальса. Много ли человеку надо для счастья …
Новогодняя сказка кончилась внезапно. Забившись в темный угол, девушка тоскливо всматривается в беспорядочное блуждание танцующих пар. В праздничной толпе иногда мелькает Лешка. Но это уже не ее Лешка. Стихает музыка, темным пятном на фоне окна выделяется погасшая елка. Пора идти домой. Ночь сочувственно украшает ткань пальто затейливым орнаментом снежинок. Под ногами невесело хрустит снег.
Прогрохотал пролетами мост. Далеко внизу, по черной воде двигался неяркий огонь. Снова гребенка леса замельтешила перед глазами. Поезд шел на Восток.
Перебивая друг друга воспоминаниями, мы забыли о времени. Поезд тряхнуло на стрелке. Плечо черного свитера коснулось выцветшей штормовки. Мы замолчали, боясь нечаянно отстраниться.
Светало. Наш поезд вкатывался на какую то станцию. Когда в тамбур ворвались мои друзья, я впервые не обрадовался их появлению. «Какого черта я не собираюсь! Ведь это наша станция! «. И ночь, испугавшись громких голосов, начала быстро стирать с неба блеклые звезды. По направлению движения поезда рассвет перекрашивал небо в алый цвет.
Я стоял на пустом утреннем перроне и неуклюже сжимал узкую девичью ладонь. Кончалась последняя из трех коротких минут. Мучительно ожидаемый свисток кондуктора все равно неожиданно разорвал тишину. Мой бывший поезд медленно набирал ход.
И тут я очнулся. Ведь я даже не знаю ее имени! Я отлично помнил имена ее подруг, представлял как хорошего знакомого Лешку. Я почти видел улицу, по которой она ходила на работу. Но я не знал имени города, в котором эта улица впадает в площадь Победы.
Мой бывший поезд громыхнул на выходной стрелке. Длинное зеленое чудовище увозило от меня кричащую что-то фигурку в черном свитере. Последний раз мелькнул в просвете леса красный огонь хвостового вагона. И исчез навсегда.
На смену мягкой прохладе раннего утра шел жесткий зной погожего летнего дня.
Он сидел у костра, подперев голову рукой, и задумчиво тянул незамысловатую песню. Прямо перед ним, чуть внизу, бился о камни исток реки с нежным именем Тоенка.
И опять я ухожу наверх,
И опять со мною не тебя.
Только ветер бьет в лицо с разбега,
Вихри белоснежные крутя.
Горы теснились, сомкнувшись каменистыми, с седыми прядями снежников, головами. Пролетел порыв несильного ветра. Чуть скрипнуло дерево, ободрав свою кору о ствол соседа. Это лиственница потерлась о кедр.
И уносит ветер с высоты
Песню в голубеющую даль.
И летит она туда, где ты,
В горы белоснежные Тянь-Шань.
Костер мерцал на границе леса и альпийского луга. Вперед и вверх тянулась, высвеченная светом ущербной луны, плоскость троговой долины. Долина кончалась там, где белые нити водопадов растворялись в черноте скалистых цирков. Вниз по склону бесшабашной гурьбой скатывались к Агульскому озеру косматые кедрачи.
Пусть уносит песенку мою
Горный ветер в голубую даль,
Эту песенку не я пою,
Ее поет моя печаль.
Если спуститься по звериной тропе вдоль Тоенки до Озера, переплыть его на срубленном из плавника салике – можно пристать в устье Сигача. А каньон Сигача можно обойти верхами и перевалить в знакомую долину Унгайлы. Сколько раз с караваном оленей Он добирался до Унгайлы из Верхнего Гутара…
Верхний Гутар – поселок в центре Восточного Саяна. Туда «только самолетом можно долететь». Первый раз Он попал в этот поселок в самом начале шестидесятых (прошлого века).
Начало шестидесятых – это Усть-Илим, Ангара, Абакан-Тайшет… В это время Пахмутова путешествовала по Сибири. И в Восточном Саяне бродячие люди – геологи, геодезисты, топографы, туристы, пели ее песни у вечерних привальных костров. И со знанием дела выводили сильными и несильными голосами: «А путь и далек и долог, и нельзя повернуть назад…» Песня звучала и растворялась в шорохах тайги.
Старые, забытые, бродячие песни… Время, когда фамилия Кошурникова звучала паролем. Знаешь, кто такой Кошурников – значит свой человек. И шли из Верхнего Гутара с караванами оленей «романтики дальних дорог». На Казыр, Уду, Кизир, Малый Агул. К Агульскому и Медвежьему озерам. К леднику Косургашева, к Гутарскому и Кинзелюкскому водопадам. Романтики дальних дорог – этот термин тоже родился в те далекие годы.
Здесь средь этих черно-рыжих скал
И нагромождения камней
Я так звал тебя и тосковал,
Ты совсем не вспоминала обо мне.
На перекрестье таежных троп обменивались текстами и мелодиями. А у вас в городе что поют? А у вас?
И не написаны были еще песни Городницкого, Кукина, Высоцкого. «Подари на прощанье мне билет…» – знаешь? Спиши слова. «Давно ли в путь друзей ты провожал…» знаешь? Какой мотив? «Закури, дорогой закури…» – да это каждый знает. И пели одни и те же слова на Рязанский, Нижегородский, Красноярский мотив.
Здесь у рек другие берега,
По иному здесь шумит тайга,
И другие здесь цветы в лугах,
И рассветы не такие как тогда.
И как редкие драгоценности в венок самодеятельной песни вплетались стихи и мелодии Булата.
Время шло, бытовые магнитофоны плодили стандарты. Вопросы у вечерних привальных костров сменились утверждениями: «Поем Кукина», «Поем Высоцкого»! Чуть позднее родились вокальные инструментальные ансамбли (ВИА). Каждый, кто заимел аппаратуру и некоторую долю организаторских способностей, завыл публично на иностранный манер. И у многих туристских костров – а любой костер в лесу стал кощунственно называться «туристским» – загремели децибелы. И негромкий голос акустической гитары легко глушился поворотом ручки транзистора.
В сентиментальную дымку ностальгии ушли далекие шестидесятые. Но живет в моей памяти человек, сидящий на берегу далекой реки с нежным именем Тоенка, в сотне километров от ближайшей «населенки». И этот человек поет СВОЮ песню. Незамысловатая, старая, походная песня. А кто ему подпоет?
Пусть уносит песенку мою
Горный ветер в голубую даль,
Эту песенку не я пою,
Ее поет моя печаль.
