Может, — устало настаивает Володя. -
Каждое восхождение похоже только на себя. Но шли мы, конечно, вдвоем…
Альпинизм — это работа первого, — объяснял мне как-то Ефимов. — В их двойке Балыбердин — не просто работал впереди, а нередко просто один. Из всех двоек на эту пришлась самая тяжелая работа, а на долю Балыбердина — самая тяжелая работа в этой двойке. Так что в том, что Бэл первым вышел к вершине, несправедливости нет, и достижения Эдика это нисколько не умаляет.
Выйдя лидером на Эверест, Балыбердин внутри себя как бы укрепил — свои позиции, но мысль, которая явилась ему, свидетельствовала, что он еще не осознал этих изменений. Когда Мысловский пошел к треноге и сел на снег возле нее, Балыбердин на мгновение подумал, что теперь Эдик может сказать, что первым вершины достиг он. Балыбердин запишет эту мысль в дневник — следовательно, она не была случайной. Потом, правда, отбросит ее, но сам этот факт интересен для нас тем, что он — еще один штрих в общей картине развития взаимоотношений этих двух отважных альпинистов.
Потом они начали снимать. Сначала Балыбердин Эдика, потом Эдик Бэла. Облака были высоко, и панораму снять не удалось. Потом они вновь связались с базой. Из-за дикого холода питание в рации подсело и было слышно не очень хорошо.
Тем не менее ребята с вершины сообщили, что они оставили у треноги пустой кислородный баллон, а Тамм посоветовал им снять панораму и быстро спускаться вниз. Он боялся, что в темноте Балыбердин с Мысловским не найдут, где сворачивать с Западного гребня к лагерю V.
Они сами понимали, что надо торопиться. Пробыв час на вершине, они начали двигаться вниз. И тут пошел снег. Они спускались очень медленно…
Тут мне хотелось бы напомнить читателю, что слова «шли по скалам» не обозначают ходьбу в каком бы то ни было виде. Шли вверх или вниз — это значит лезли, ползли, карабкались в диком холоде с ветром по обледенелым камням, цепляясь за крохотные уступчики, за едва заметные полочки, и все это происходит на высоте 8800 метров.
Цель была достигнута, задание выполнено, и они, возможно исчерпав запасы моральных и физических сил на подъем, не оставили себе ничего на спуск. Подъем принадлежал всем, всей экспедиции, всему советскому альпинизму, спуск-только им. Может быть, так казалось Балыбердину и Мысловскому и это несколько деморализовало их? Нет, это рассуждения после события, когда свершившейся практике пытаются послать вдогонку хоть какую-нибудь теорию, чтобы было посолидней… Здесь этого не надо, потому что само происходившее было Моментом, а Момент нельзя расчленить. Он существует как единое целое и вмещает в себя больше, чем практику и теорию, — он вмещает в себя жизнь.
Иногда целиком.
За полчаса они спустились совсем немного, оставалось часа два с половиной светлого времени, и они могли серьезно застрять на сумасшедшей высоте, обессиленные, голодные, жаждущие и без кислорода… Балыбердин сказал об этом Мысловскому… Он сказал Мысловскому, что им грозит холодная ночевка.
Способность трезво оценивать трудности, реалистически подходить к своим возможностям полезна не только для альпинистов. Обмануть другого человека хоть и недостойная вещь, но понятная — там хоть какую-то цыганскую выгоду можно усмотреть, а обманывать себя вовсе убыточно. И мелочь, если убыток этот только материальный. Бог с ним.
…Значит, Балыбердин сказал, что им грозит холодная ночевка. Мысловский поначалу не оценил ситуацию, он считал, по-видимому, что у них есть шанс спуститься. Балыбердин убедил Мысловского, что надо сообщить базе и группе Иванова о возможной их холодной ночевке…
Это был нормальный поступок и сильный.
Ни Мысловский, ни Балыбердин не знали, что четверка Иванова в полном составе сидела в пятом лагере. Вернее, не сидела — ребята работали, расширяя лагерь, чтобы в нем могли ночевать четверо. Сначала они собирались разделиться, если взошедшей двойке негде будет ночевать, а потом, узнав, что Мысловский с Балыбердиным ушли с вершины поздно, решили их дождаться, уложить отдыхать, а самим пересидеть как-нибудь и утром пораньше выйти вчетвером на штурм.
Устроив палатку и сфотографировавшись (все, кроме Туркевича, к этому моменту маски сняли; он решил, наверное, надышаться перед ужином), они забрались в нее и занялись приготовлением пищи.
Зона смерти, а чувствуем себя нормально, — говорит Сережа Ефимов.
Все, мужики, завтра будем там, — говорит Бершов, и в это время рация, которая постоянно была включена, заговорила напряженным голосом Балыбердина.
Было шестнадцать сорок пять 4 мая 1982 года. Балыбердин просил:
Хоть бы вы вышли навстречу с кислородом, что ли. Потому что исключительно медленно все происходит. Если есть возможность, принести горячий чай и что-нибудь поесть.
Это говорил Бэл, — потом рассказывал мне Ефимов. — Уж если он просил помощи, значит, действительно дело плохо. Мы поняли, что им грозит холодная ночевка.
Что это значит?
Это в их ситуации значит — конец.
Потом Мысловский, правда, будет говорить, что они могли бы спуститься к пятому лагерю сами. Никто не знает, что было бы, не вызови Балыбердин помощь, но все сходятся на мысли, что помощь была необходима и дала возможность избежать последствий куда более серьезных, чем обмороженные пальцы…
Тамм, услышав сообщение Балыбердина, насторожился. Он спросил, как Володя оценивает высоту и как идет Эдик. У Эдика кончался кислород, а высоту они определили в 8800. С начала спуска они не одолели и пятидесяти метров.
Иванов предложил двойке спускаться, пока есть светлое время.
А мы вам навстречу пойдем немного…
Но Бэл просил кардинальной помощи.
Я думаю, до 8400 мы не спустимся[0].
Хорошо, мы сейчас что-нибудь сообразим.
— Я считаю, что надо двойке выходить, — сказал Тамм.
В пятом лагере тоже так считают. Балыбердин из-под вершины поинтересовался, сколько у четверки кислорода.
— У нас с кислородом нормально, — успокоил его Иванов.
В базовом лагере воцарилась тишина. Они там, внизу, ничем не могли помочь, кроме совета. Да и советовать особенно было нечего. Никто ведь не знал, в каком состоянии альпинисты наверху, да и ситуация наверху была совершенно неясная. Понятно было, что пятьдесят метров-это слишком мало, ненормально и что нужна помощь.
— Валентин, надо выходить вперед. Второй двойке не двигаться. Брать кислород на двоих.
Балыбердин, мы помним, шел без кислорода. Потом, в базовом лагере, когда корреспондент ТАСС Юрий Родионов попросит его рассказать о бескислородном восхождении, он скажет: «Ничего интересного, просто очень тяжело». Сейчас, на спуске, ему еще тяжелее, чем при восхождении, но он настаивает, не очень, впрочем, уверенно. Он понимает ценность каждого кислородного баллона для собирающейся на вершину четверки.
