Однажды, подымаясь в гору, мы вышли на плато, где отдали должное многочисленным ягодам, которые там росли. Кончилось все это печально. Мы начали с поздней земляники, а затем перешли к малине. И тут Гаррису попалось сливовое дерево, на котором росли еще не вполне созревшие плоды.
— Вот это да! — воскликнул Джордж. — Везение! Грех упускать такую возможность.
По правде сказать, с ним трудно было не согласиться.
— Жаль, — вздохнул Гаррис, — что сливы еще твердые.
Он бы еще долго сокрушался по этому поводу, но тут мне попались крупные желтые сливы, что несколько примирило его с действительностью.
— Север есть север, — вздохнул Джордж. — Ананасов здесь не бывает. А жаль. С удовольствием съел бы сейчас свеженький ананас. А то все эти сливы да груши быстро надоедают.
— Ягод здесь хватает, а вот фруктовых деревьев маловато, — пожаловался в свою очередь Гаррис. — Лично я съел бы еще слив.
— Вон идет какой-то человек, — сказал я. — Должно быть, он местный. Может, он нам подскажет, где еще здесь растут сливы.
— Он неплохо сохранился для своих лет, — заметил Гаррис.
Действительно, старик подымался в гору с поразительной скоростью. Мало того: он явно пребывал в приподнятом настроении: пел, что-то громко кричал, жестикулировал и размахивал руками.
— Славный старикан, — сказал Гаррис. — Смотреть на него — одно удовольствие. Но почему свою палку он держит на плече? Почему на нее не опирается?
— А знаете, — сказал Джордж, — мне кажется, это не палка.
— А что же? — спросил Гаррис.
— По-моему, это ружье, — ответил Джордж.
— А вы не думаете, что мы могли ошибиться? — предположил Гаррис. — Вы не думаете, что мы попали в чей-то сад? Что это частное владение.
— Помните трагический случай, имевший место на юге Франции года два тому назад? — сказал я. — Солдат шел по улице и сорвал пару вишен из чужого сада, а французский крестьянин, владелец этого сада, вышел за калитку и не долго думая уложил солдата на месте.
— Нельзя же стрелять в человека только за то, что он рвет чужие фрукты! — возмутился Джордж. — Такое даже во Франции невозможно.
— Конечно, невозможно, — успокоил я его. — Убийцу отдали под суд, и адвокат заявил, что его подзащитный находился в состоянии крайнего возбуждения и из всех ягод особенно дорожил вишнями.
— Что-то припоминаю, — сказал Гаррис. — Да, конечно. Общине — commune, так она у них, кажется, называется, — пришлось выплатить семье погибшего солидную компенсацию, что, впрочем, было лишь справедливо.
— Что-то мне здесь надоело. Да и поздно уже… — проговорил Джордж.
— Если Джордж и дальше будет передвигаться с такой скоростью, то упадет и разобьется, — забеспокоился Гаррис. — Да и дороги он не знает.
Они оставили меня позади, и пришлось прибавить шагу — одному было как-то неуютно. К тому же, подумалось мне, я с детских лет не бегал с крутой горы. В самом деле, почему бы не вспомнить забытое ощущение? Трясет здорово, зато полезно для печени…
Мы заночевали в Барре, славном городке на пути в Оттилиенберг, старинный монастырь в горах, где прислуживают настоящие монашки, а счет выписывает священник. В Барре, как только мы сели ужинать, в дверях ресторана появился турист. Он был похож на англичанина, но говорил на языке, который я слышал впервые. Впрочем, язык был красивым и благозвучным. Хозяин ресторана недоуменно смотрел на пришельца; хозяйка грустно качала головой. Турист вздохнул, начав все сначала, и тут только до меня дошло…
И на этот раз его никто не понял.
— Черт побери! — в сердцах сказал он, обращаясь к самому себе.
— Так вы англичанин! — заулыбавшись, воскликнул хозяин.
— Мсье устал, — подхватила смышленая хозяйка, — мсье сейчас пообедает.
Оба они превосходно говорили по-английски, ничуть не хуже, чем по-немецки или по-французски; хозяйка засуетилась, гостя усадили рядом со мной, и мы разговорились.
— Скажите, пожалуйста, — поинтересовался я, — на каком языке вы говорили, когда вошли?
— На немецком.
— Вот оно что…
— Вы ничего не поняли?
— В этом нет ничего удивительного, — успокоил его я, — ведь немецкий я знаю неважно. Что-то, разумеется, усваиваешь, запоминаешь, пока здесь живешь, но, сами понимаете, это не называется знать язык.
— Но ведь и они меня тоже не понимают, — возразил незнакомец. — А ведь это их родной язык.
— Не скажите. Дети здесь говорят по-немецки, это верно, да и наши хозяева знают этот язык недурно. Но в принципе в Эльзас-Лотарингии люди старшего поколения изъясняются по-французски.
— Я и по-французски с ними говорил… Французский язык они понимают ничуть не лучше.
— Действительно, очень странно… — вынужден был согласиться я.
— Более чем странно. Просто непонятно. Я всегда хорошо успевал по немецкому и французскому языку. В колледже все говорили, что у меня абсолютно правильная речь и безукоризненное произношение. И вместе с тем стоит мне выехать за границу, как меня перестают понимать. Вы можете это объяснить?
— Думаю, да. Дело в том, что произношение ваше слишком хорошее. Помните, что сказал шотландец, впервые в жизни отведав настоящее виски? «Может, оно и чистое, но пить я его не могу». То же и с вашим немецким. Он слишком безупречен для живого, разговорного языка. Вам мой совет: произносите слова как можно неправильнее, делайте как можно больше ошибок.
И так во всем мире. В каждой стране разработан специальный фонетический курс для иностранцев; им ставится произношение, о котором сами носители языка даже не мечтают. Мне, например, довелось слышать, как одна английская дама учила француза произносить слово «have»[32].
— Вы произносите его, — выговаривала ему дама, — как если бы оно писалось «h-a-v». А это не так. На конце пишется «e».
— Но я думал, — сказал в свое оправдание ученик, — что «е» в слове «h-a-v-e» не читается.
— Напрасно думали, — говорила учительница. — Это так называемое немое «e», оно не читается, но влияет на произношение предшествующего гласного.
До этого француз неплохо справлялся с произношением слова «have». Теперь же, дойдя до этого слова, он замолкал, собирался с мыслями, после чего произносил такое, что только по смыслу можно было догадаться, какое слово он хотел выговорить.
Разве что первые христиане прошли через те мученья, которые довелось испытать мне, осваивая правильное произношение немецкого слова «Kirche» — церковь. Еще задолго до того, как я потерпел окончательное фиаско, я принял решение не ходить в Германии в «кирхе» — себе дороже!
