Поскольку набиралось изрядное число годных для сбрасывания предметов, как дорогих, так и не столь дорогих, я решил отказаться от парашютной идеи в пользу второго варианта. Да и не будь у нас всего этого барахла, все равно такое решение дается намного легче. На большой высоте дернуть разрывной клапан и выпустить весь газ — для этого требуется немалое мужество. Лично я сомневался, что у меня его наберется столько, сколько нужно, поэтому я облегченно вздохнул, увидев, что нам доступен способ номер два.
На высоте три тысячи метров над уровнем моря мы располагали временем, чтобы обсудить положение, провести инвентаризацию и распределить обязанности. На плечи Алена и Дугласа легла ответственность за предметы, подлежащие сбрасыванию в первую очередь, они же заранее приметили расположение более драгоценных вещей, которые составили вторую партию. Мне надлежало следить за альтиметром, определять скорость снижения и подавать им команду, когда сбрасывать балласт. Я объяснил также, что делают в аварийных ситуациях: рубят гайдроп, после чего, держась за кольцо, обрезают стропы, крепящие гондолу. Обе эти меры вполне реальны, к ним не раз прибегали, однако мне не хотелось так поступать в Африке, да еще в такой дикой местности. Конечно, сорок шесть килограммов (вес корзины) — это три мешка песку, и все-таки мне казалось, что на острые камни и колючие кусты лучше падать в гондоле, пусть даже с ней мы будем снижаться гораздо быстрее. Так больше шансов сохранить жизнь. Ведь даже при минимальной скорости снижения остается еще горизонтальная скорость около пятидесяти километров в час. По тени от аэростата было видно, что ветер ничуть не унялся. Стоило представить себе, что ждет нашу тройку, если мы приземлимся на такой скорости, сидя на кольце, как отпадало всякое желание пожертвовать драгоценной корзиной. По той же причине я предпочитал не рубить гайдроп. Он незаменим, когда надо погасить ход перед самым приземлением. Известны случаи, когда аэронавт жертвовал гайдропом, но он это делал, если не было другого способа выиграть время и пройти еще немного, чтобы пересечь город или озеро. В нашем нынешнем перелете такая мера не имела смысла; ведь мы мечтали поскорее завершить полет с минимальным ущербом для себя.
Очутившись в такой ситуации на высоте три тысячи метров, борешься с искушением прыгнуть за борт и поставить точку. Все что угодно, только не висеть в поднебесье, ожидая, что решат стихии. Мы стояли и помалкивали, и в голове было как-то пусто, и нам было совсем не до простирающихся внизу ландшафтов. Внезапно в лицо дохнуло ветром. Ясно: пошли вниз. Жутковато, конечно, но зато недолго ждать развязки.
Я решил не тормозить, как обычно, сбрасывая горстями песок, а идти с ускорением и уже метрах в трехстах над землей сбрасывать вещи. Мне хотелось использовать неизбежный при стремительном падении нагрев оболочки: ведь чем сильнее нагреется газ, тем больше его подъемная сила. В быстром полете, естественно, возникает трение, и тепло от него передается газу. В аэронавтике у этого явления есть свое имя — эффект Монгольфье; я решил извлечь из него максимум пользы. И мы, покинув свой пост в небесах, наращивая скорость, устремились вниз. Шестьдесят метров в минуту… сто пятьдесят метров… триста… и наконец — четыреста пятьдесят метров в минуту. Видимо, эта скорость представляла собой некий предел, потому что ускорение прекратилось. Пора было сбрасывать балласт.
— Давайте сбрасывайте! — распорядился я, и мои друзья немедленно принялись за дело.
— Все сброшено, — доложил Ален.
Было слышно, как различные предметы ударялись о землю и камни. Но хотя падение замедлилось, земля продолжала приближаться достаточно быстро.
— Давайте еще что-нибудь, — сказал я и проводил взглядом большую кассету с пленкой. — Хватит. Теперь приготовились к посадке. Дуг, держи крепче камеры. Ален, как только я дерну веревку разрывного полотнища, открывай выпускной клапан. Вдруг у меня опять не получится. Так, понеслись.
Да, мы здорово неслись. Чем ближе земля, тем быстрее она уходила назад. Впереди показалось высохшее русло. До берега еще есть время… А теперь он совсем близко… Волочащийся по земле гайдроп заставлял гондолу болтаться во все стороны. Осталась секунда-другая… Ну!
Мы с Аденом дернули как раз перед тем, как корзина ударилась о землю. Я почувствовал, что моя веревка подалась. В следующее мгновение мы врезались в дерево. Послышался треск. Шар опять подскочил, но всего на каких-нибудь пять-шесть метров. Я опять дернул веревку и повис на ней. Шар вильнул и снова пошел вниз. Еще дерево. Опять треск. И толчок от удара. Я упорно тянул веревку. Движение прекратилось. Гондола накренилась и упала набок. И мы вместе с ней. Полет окончен. Лежа, мы смотрели, как продолжает опадать оболочка. Но вот и она замерла. «Джамбо» угомонился.
Не успели мы немного прийти в себя, как услышали мощный гул в воздухе над нами.
— Что такое?
Ален выбрался из гондолы (так, и вторую коленку тоже разбил!) и принялся кричать, размахивая руками. Над местом нашей посадки кружил небольшой самолет. Мы с Дугласом тоже выскочили из корзины, чтобы показать, что все в порядке. Я хлопал себя по бедрам и прыгал — мол, жив-здоров! Мои товарищи исполняли не менее потешные номера. Собственно, это делалось не столько для летчика, сколько для самих себя. Мы в самом деле живы! Все в порядке. Полет закончен. Нас не убило. Даже не ранило. Впрочем, сейчас это было не так уж важно. Мы продолжали прыгать, смеяться и размахивать руками, а самолет вскоре улетел. Что он тут делал?..
Не знаю почему, но меня сразу потянуло уйти с того места, где мы приземлились. Против ветра, который трепал мою одежду, я зашагал вдоль гайдропа. Он тянулся через кусты, возле деревца, которое приняло на себя первый удар, спускался на дно высохшего русла и уходил к противоположному берегу. Ален присоединился ко мне, и мы вместе начали искать сброшенные вещи. Кое-что сразу бросалось в глаза: вот мешок из-под песка висит на дереве, вот на скале лежит разбитая бутылка… Но пленку нам так и не удалось отыскать, не нашли мы и фляг с водой. Мы очень тщательно осмотрели весь участок, прежде чем я решил, что можно возвращаться туда, где кончились прыжки гондолы.
Облокотясь о корзину, мы обсудили, как поступить дальше. Летчик видел, как мы снижались. Сделав два-три круга над нами, он ушел в сторону Найроби. Уж он, наверно, сообщит, что мы целы, только забрались далековато. По мнению Алена, ближайшей дорогой — километров пятнадцать на восток — была дорога на Магади. У нас было три бутерброда и ни капли воды. Но ведь есть надежда, что кто-нибудь из участников гонок заметит нас и захочет проведать. Выбрав просторную площадку, мы разорвали экземпляр программы и развесили на кустах вокруг нее. Если это будет вертолет, ему вполне хватит места для посадки; если самолет, летчик во всяком случае обратит внимание на размеченный квадрат.
