А вот другая зима.
Январь 1951 года. Я вновь в Закавказье, в крошечном рыбацком поселке на берегу одного из крупных местных озер. Это озеро, а вместе с ним и рыбный промысел, приютившийся на его берегу, называют Мегман.
Шофер, доставивший меня на автомашине на промысел, торопился обратно. Он помог выгрузить мои вещи, забежал к знакомому рыбаку и, вернувшись оттуда со связкой крупных сазанов, простился со мной и уселся в кабину. «Удачной охоты!» — крикнул он мне на прощанье. Несколько секунд спустя машина, поднимая за собой веселое облачко дорожной пыли, быстро катилась к лесу.
Спустя час я уже удобно устроился в доме рыбака, достал лодку и, толкаясь длинным веслом, погнал ее по канаве к озеру. «Сколько дней утомительного пути прошло, пока я добрался сюда!» — думалось мне. Трое суток ушло на переезд от Москвы до Баку, потом вновь вагон местного акстафинского поезда, бессонная ночь, проводник, выкрикивающий станции. Но вот железнодорожный путь закончен, кажется, цель близка. Еще семьдесят километров на автомашине, сначала по степным дорогам, потом сквозь тростники и леса, лентой протянувшиеся по берегам Куры. Однако, преодолевая трудности, я рассчитывал не только ознакомиться с зимовками птиц, но и пострелять вволю — ведь я охотник. Увы, мои надежды не оправдались. Я понял, что водяные птицы не случайно выбрали это озеро для своих зимовок — они использовали все его преимущества. Сотни тысяч всевозможных уток почти круглые сутки держались на открытой обмелевшей воде. Подъехать к ним на лодке оказалось почти невозможно. Теплая безветренная погода и обилие корма позволяли уткам не предпринимать кормовых перелетов. Только гуси, кормясь на отдаленных озимых посевах, не оставались долго на одном месте. На озере они проводили всю ночь и незначительную часть дня, прилетая сюда на водопой.
Когда я на своей лодочке по канаве достиг озера, моим глазам представилась картина, которой я никогда не забуду. На много километров вперед под яркими косыми лучами солнца блестит водная гладь. Зеркальную поверхность со всех сторон окружают тростниковые заросли. На далеком горизонте они маячат едва заметной дрожащей линией, поблизости высоко поднимаются желтой стеной, отражаясь в неподвижной воде. Множество птиц — то сплошными темными массами, то рассеянными пятнами — покрывает озеро во всех направлениях. Сколько их здесь — представить, сосчитать невозможно. Когда же мой выстрел по случайно налетевшей крупной черноголовой чайке прокатился по всему озеру, живая громада ответила на него невообразимым шумом. На протяжении двух-трех минут стаи непрерывно поднимаются в воздух, наполняя его свистом крыльев, разноголосым кряканьем, гусиным гоготом. Крупные и мелкие стаи уток, вереницы гусей и казарок летят над озером во всех направлениях. Я бросаю весло, поспешно вытаскиваю из патронташа как можно больше патронов, с надеждой беру в руки ружье, жду, затаив дыхание. Вот прямо на меня низко двигается огромная стая уток — ближе, ближе. Но увы, моя лодка четко выделяется на водной поверхности, и стая раскалывается на две части, далеко облетая меня справа и слева. Минут двадцать не может угомониться птица, носится в воздухе, а я провожаю ее безнадежным взором. Близок локоть, да не укусишь.
— Поедемте сегодня со мной на вечернюю зорю, — сказал мне однажды приехавший в поселок шофер. Я только что успел с ним познакомиться и поделиться своими охотничьими невзгодами. — Километрах в пяти отсюда, — продолжал он, — я нашел небольшой мелководный плес, где ночами кормится много птиц. Вчера за вечернюю зорю я без труда убил там двенадцать уток.
У меня не было на вечер плана, и на любезное приглашение нового знакомого я охотно дал согласие. Почему не постоять на вечерней зоре, когда нет никакой охоты и время проходит напрасно? Еще задолго до вечера мы уселись в машину и узкой дорогой, пробитой сквозь высокие тростниковые заросли, поехали к открытому шофером месту.
— У вас много с собой патронов? — сидя за рулем, спросил меня спутник. — Я уверен, что сегодня вы постреляете вволю — только для этого на плесе нужно остаться до наступления настоящей ночи. Хорошая птица, то есть кряква, прилетает на кормежку поздно. Сначала летят стаи сорок, потом чирята и самыми последними кряквы, — пояснил он.
— Как стаи сорок? — переспросил я спутника. — Вы каких сорок имеете в виду?
— Да самых обыкновенных сорок, — подтвердил мой собеседник. — Они ночуют в затопленных тростниках и прилетают к месту ночлега целыми стаями.
Стаи сорок? Как-то это не укладывалось в моем понятии. Я никогда не видел, чтобы сороки держались настоящими стаями. Ну, штук десять, редко двенадцать соберется их иной раз в одном месте, да и то не случайно. Обычно птиц привлекает сюда что-нибудь необыкновенное. Одним словом, сорока и стая не вязались с моим представлением об этой птице. Но я не стал ни о чем расспрашивать спутника. Зачем это делать, если полчаса спустя я уже буду стоять на зоре и все увижу своими глазами?
— Вот мы и доехали, — весело обратился ко мне шофер, делая невероятно крутой поворот с дороги и с треском врезаясь в густые заросли. От этого места к открытой воде была пробита тропинка; по ней мы проникли к заранее приготовленным засадкам и, удобно усевшись на смятый тростник, стали ждать вечера.
Полная тишина и безветрие царят кругом — ни всплеска воды, ни шороха. Как будто дремлют застывшие высокие тростники, отражаясь сплошной желтой стеной на блестящей под лучами заходящего солнца водной поверхности. Лишь изредка над водой пролетит голубой зимородок, в тростниках тонко посвистит крошечная птичка — ремез, и опять все надолго затихнет.
Когда солнце стало скрываться за горизонтом, я увидел высоко в воздухе группу сорок. Более десятка птиц, видимо, прилетели сюда издалека. Поравнявшись с тем местом, где я сидел в ожидании уток, они вдруг рассыпались в разные стороны и с замечательной быстротой стали спускаться вниз. Каждая сорока, то складывая, то распуская свои короткие крылья, ныряла в воздухе и в несколько приемов пикировала почти до самой воды. Когда все птицы оказались совсем низко, они устремились в одно место и расселись в зарослях, как раз против засадки. Мне было хорошо видно, как под их тяжестью сгибались стебли высокого тростника, как затем птицы, быстро перемещаясь с места на место, наконец восстанавливали равновесие и усаживались на ночевку.
Спустя несколько секунд следом за первой прилетела новая, более крупная стая. Она в точности повторила все приемы первой и опустилась в те же заросли. Вероятно, на этот раз сорок было более трех десятков. Я попытался их подсчитать, но тут появилась новая стая птиц, а затем еще и еще. Одни сплоченными группами летели высоко в воздухе, другие, рассыпавшись поодиночке, стремительно падали вниз, третьи, шелестя в сухом тростнике, усаживались на ночлег. Птиц было так много, и они перемещались с такой стремительной быстротой, что я тут же сбился со счета и отказался от этого безнадежного дела. Вероятно, их слетелось сюда штук триста, а может, и вдвое больше. Появление новых стаек продолжалось около получаса, а затем прекратилось. Все прилетевшие сороки разместились на небольшом участке зарослей, видимо уже не один раз используемых птицами для ночевки.
