Являлось полное впечатление зимы. В лесу царила удивительная тишина.
По барометрическим измерениям высота перевала над уровнем моря оказалась равной 880 метрам.
Солон торопил. Он говорил, что скоро должен подуть северо-западный ветер и будет беда, если здесь нас застанет непогода.
Пурга в горах — обычное явление, если вслед за свежевыпавшим снегом поднимается ветер. Признаки этого ветра уже налицо: тучи быстро бежали к востоку; они стали тоньше, прозрачнее, и уже можно было указать место, где находится солнце.
Я послушался совета солона и пошёл скорее.
Спуск с перевала к реке Кумуху был такой же крутой, как и подъем со стороны Тахобе.
Лес, покрывающий северный склон водораздела между бассейнами обеих упомянутых рек, — хвойно-смешанный, угрюмый, заваленный колодником.
Предсказания солона сбылись. Когда мы были внизу, в горах послышался шум, который постепенно усиливался и спускался
в долину. Я оглянулся назад: снежные сопки курились — начиналась пурга.
Маленький ключик привёл нас к каменистой, заваленной колодником речке Цаони, впадающей в Кумуху с правой стороны. После полуденного привала мы выбрались из бурелома и к вечеру достигли реки Кумуху, которая здесь шириной немного превосходит Цаони и мало отличается от неё по характеру. Ширина, её в верховьях не более 4—5 метров. Если отсюда идти по ней вверх, к Сихотэ-Алиню, то перевал опять будет на реке Мыхе, но уже в самых её истоках. От устья Цаони до Сихотэ-Алиня туземцы считают один день пути.
Бивак мы устроили, как всегда, на берегу реки.
К вечеру небо очистилось от туч, и ночь обещала быть холодной. Я понадеялся на одеяло и лёг в стороне от огня, уступив своё место солону, у которого одежонка была очень плохая. Часа в три утра я проснулся оттого, что озяб. Как ни старался я укрыться плотнее, ничего не помогало: холодный воздух находил себе лазейку и сквозил то в плечо, то в ноги. Пришлось встать.
Кругом было темно: огонь наш погас. Я собрал тлеющие головешки и стал их раздувать. Через минуту вспыхнуло пламя, и кругом всё стало видно: Захаров и Аринин лежали под защитой палатки, а Дерсу спал сидя, одетый.
Собирая дрова, я увидел совсем в стороне, далеко от костра, спавшего солона. Ни одеяла, ни тёплой одежды у него не было. Он лежал на ельнике, покрывшись только одним своим матерчатым кафтаном. Опасаясь, как бы он не простудился, я стал трясти его за плечо, но солон спал так крепко, что я насилу его добудился. Да Парл поднялся, почесал голову, зевнул, затем лёг опять на прежнее место и громко захрапел.
Удэхейцы с удивительной стойкостью переносят холод. К этому они привыкают с детства, с того момента, как первый раз вдохнут в себя воздух.
Я погрелся немного у огня, затем залез к стрелкам в палатку и тогда хорошо заснул.
На другое утро мы все поднялись очень рано. Взятые с собой запасы продовольствия подходили к концу, и потому надо было торопиться. Наш утренний завтрак состоял из жареной белки, остатков лепёшки, испечённой в золе, и кружки горячего чая.
Когда мы выступили в путь, солнышко только всходило. Светлое и лучезарное, оно поднялось из-за леса и яркими лучами осветило вершины гор, покрытые снегом.
Река Кумуху (по-удэхейски Кумму), названная русскими рекой Кузнецова, берёт начало с хребта Сихотэ-Алинь, течёт в широтном направлении, только в нижней своей части склоняется к югу и в море впадает около мыса Олимпиады (46°12,5' с. ш. и 138°20,0' в. д. от Гринвича). По пути Кумуху принимает в себя следующие притоки: с левой стороны — реки Яаса 1-я, Яаса 2-я, Усмага, Тапку, Ного, Тагды, Хандями, Дыонго, а с правой —кроме Цыгони, по которой мы пришли, ещё Лиго, Цаолосо, Бутыче и Амукта. Из них самая быстрая Лиго, а самая спокойная Тагды. С последней будет перевал на реку Сваин, впадающую в море севернее реки Кузнецова.
Удэхейцы в лодках поднимаются до реки Тагды; дальше движение вверх по Кумуху возможно только по льду реки на нартах. В средней части её, в особенности с левой стороны, между реками Тагды и Яаса, видны следы давнишних пожарищ. Как и везде, наиболее выгорели леса по хребтам и сохранились только в долинах.
Река Кумуху интересна ещё и в том отношении, что здесь происходят как раз стыки двух флор — маньчжурской и охотской. Проводниками первой служат долины, второй — горные хребты. Создаётся впечатление, будто одна флора клином входит в другую. Теперь, когда листва опала, сверху, с гор, было хорошо видно, где кончаются лиственные леса и начинаются хвойные. Долины кажутся серыми, а хребты — тёмно-зелёными.
Здесь среди кустарниковой растительности ещё можно видеть кое-каких представителей маньчжурской флоры, например: лещину, у которой обёртка орехов вытянута в длинную трубку и густо усажена колючими волосками; красноветвистый шиповник с сильно удлинёнными плодиками, сохраняющимися на ветках его чуть ли не всю зиму; калину, дающую в изобилии сочные светло-красные плоды; из касатиковых — вьющуюся диоскорею, мужские и женские экземпляры которой разнятся между собой; актинидию, образующую густые заросли по подлесью, и лимонник с гроздьями красных ягод, от которых во рту остаётся лёгкий ожог, как от перца.
В среднем течении Кумуху имеет метров 20 ширины и около одного метра глубины по фарватеру. Средняя скорость течения равна 8 километрам в час в малую воду. По словам туземцев, недалеко от моря есть выходы углей на дневную поверхность.
Как мы ни старались, но в этот день нам удалось дойти только до реки Тагды. До моря оставалось ещё километров 20.
Когда намеченный маршрут близится к концу, то всегда торопишься: хочется скорее закончить путь. В сущности, дойдя до моря, мы ничего не выигрывали. От устья Кумуху мы опять пойдём по какой-нибудь реке в горы; так же будем устраивать биваки, ставить палатки и таскать дрова на ночь; но всё же в конце намеченного маршрута всегда есть что-то особенно привлекательное. Поэтому все рано легли спать, чтобы пораньше встать.
На другой день, чуть только заалел восток, все поднялись как по команде и стали собираться в дорогу. Я взял полотенце и пошёл к реке мыться.
Природа находилась ещё в том состоянии покоя, когда все дремлет и наслаждается предрассветным отдыхом. От реки поднимались холодные испарения; на землю пала обильная роса… Но вот слабый утренний ветерок пробежал по лесу. Туман тотчас пришёл в движение, и показался противоположный берег.
На биваке стало тихо: люди начали подкреплять себя пищей. Вдруг до слуха моего донеслось бренчание гальки: кто-то шёл по камням. Я оглянулся и увидел две тени: одну высокую, другую пониже. Это были лоси — самка и годовалый телок. Они подошли к реке и начали жадно пить воду. Самка мотнула головой и стала зубами чесать свой бок. Я любовался животными и боялся, чтобы их не заметили стрелки. Вдруг самка почуяла опасность и, насторожив свои большие уши, внимательно стала смотреть в нашу сторону. Вода капала у неё с губ, и от этого расходились круги по спокойной поверхности реки. Лосиха встрепенулась, издала хриплый крик и бросилась к лесу. В это мгновение потянул ветерок, и снова противоположный берег утонул в тумане. Захаров стрелял и промахнулся, чему в душе я порадовался.
