Ознакомительная версия.
Ничего этого не знали десятки лет. О радиолюбителе Шмидте всегда говорили и писали с. уважением, публиковали его фотографии, «отобразили» его в фильме «Красная палатка». Придумывали даже легенды о том, будто еще в конце 20-х гг. римский папа торжественно принял его в Ватикане и осыпал как одного из главных спасителей итальянской экспедиции бесценными подарками! Лишь усилиями московской журналистки Наталии Григорьевой удалось восстановить канву послекрасинской биографии Шмидта, а в середине 80-х гг. добиться его посмертной реабилитации. Что же касается итальянцев, то в годы войны с гитлеровцами партизаны-гарибальдийцы называли свои отряды именами двух радистов-побратимов, Бьяджи и Шмидта, и память о советском радиолюбителе продолжает жить в Италии по сей день.
«Сборная Союза» таяла на глазах. В Ленинграде арестовывали участников последней экспедиции Самойловича, полярных гидрографов. Начали с Петра Владимировича Орловского, первого начальника гидрографического управления Главсевморпути. После возвращения из «Лагеря трех кораблей» он был схвачен и на восемь лет отправлен в места заключения, после чего вскоре скончался. Всего же в Гидрографическом управлении было арестовано около 15 человек и 149 уволены с работы как «чуждые элементы» (можно без труда догадаться, какая участь ожидала подавляющее большинство из них). Так поступали с арктическими гидрографами, первопроходцами Великой трассы, знатоками ее мелей и шхер, хранителями маяков и иных навигационных знаков, с людьми, без которых невозможна нормальная повседневная жизнь Северного морского пути. Уничтожая их, безжалостно и бездумно «рубили сук» словно не ведая, что творят. Нет, конечно, ведали! Ведали — и рубили...
Отправился под конвоем в северные лагеря знаменитый лоцман Трассы Николай Иванович Евгенов, также зимовавший в составе последней экспедиции Самойловича (мы с вами близко познакомились с ним в главе «Пропавшие экспедиции»), В 1938 г. ему припомнили происхождение, стародавнее сотрудничество с А. В. Колчаком, тесную дружбу с оказавшимися в эмиграции офицерами-гидрографами. Пятидесятилетнего Евгенова увезли в те же края, что и Ермолаева. Первые лагерные годы он работал на лесосплаве, поддерживая существование... плетением лаптей на продажу! Потом повезло: его сделали наблюдателем метеостанции в Котласе. Николай Иванович давал прогнозы вскрытия северных рек, через которые прямо по льду прокладывались временные переправы, и нетрудно сообразить", чем рисковал в случае неудачи ссыльный прогнозист. Крупных ошибок, слава Богу, у Евгенова не было.
Он выжил и по окончании войны вернулся в Ленинград, дождался полной реабилитации и умер в 1964 г. всеми уважаемым ученым, доктором географических наук, почетным полярником. До последнего дня жизни Николай Иванович благоговейно вспоминал тех, кто в конце 30-х гг. пытался помочь ему, репрессированному, в его беде: почетного академика Ю. М. Шокальского, академика А. Н. Крылова, профессора А. И. Толмачева — они не побоялись выступить в его защиту, хотя это и не принесло ни малейшего результата.
Вакханалия разоблачений не сбавляла накала. «Вредителей» находили и в ленинградском Институте народов Севера, и... в столичном Парке культуры и отдыха имени Горького, где развернулась подготовленная сотрудниками Арктического института выставка. На ней, в частности, экспонировались всевозможные карты, модели, схемы, многочисленные образцы полезных ископаемых. Обрушившись на «проявивших халатность» организаторов выставки, журнал «Советская Арктика» гневно взывал: «Мы должны уметь хранить государственную тайну, оберегать ее от диверсантов, троцкистско-бухаринских шпионов!» Это был откровенный удар по геологам-северянам.
Оказывается, объединившись в Арктическом институте, они на весь мир трубили об открытиях, выставляли напоказ минералы и горные породы «для построений спекулятивного характера, для создания себе имени и авторитета «ученых». Эта группа пользовалась неограниченной поддержкой и защитой со стороны директора Самойловича». Одновременно делался зловещий намек на то, что пробравшиеся в Главсевморпуть агенты «скрывали от родины богатства Арктики» — это уже прямое обвинение в адрес другого выдающегося полярного геолога, Николая Николаевича Урванцева.
В начале 50-х гг. как студент кафедры северных полярных стран географического факультета МГУ я имел доступ к тому отделу университетской библиотеки, который именуется известным словом «спецхран». Однажды (это было в конце 1951 г.) я наткнулся там на книгу с абсолютно ничего не говорящей мне фамилией автора, но с крайне заинтересовавшим меня названием: «Два года на Северной Земле», изданной в 1935 г. в Ленинграде. Находка произвела на меня ошеломляющее впечатление и вот почему.
Незадолго до того я прочел книгу «По нехоженой земле», написанную Георгием Алексеевичем Ушаковым, первоисследователем острова Врангеля и архипелага Северной Земли. Речь в ней шла о том, как Ушаков и два его товарища — радист Ходов и каюр Журавлев,— за два года тяжелейшей работы (1930—1932) всесторонне изучили и нанесли на карту этот суровейший архипелаг планеты, пройдя на собаках и пешком свыше пяти тысяч километров. Это был истинный подвиг, за который начальник экспедиции - удостоился ордена Ленина (звания Героя тогда еще не существовало, а то, можно не сомневаться, Г. А. Ушаков получил бы его), два его товарища — орденов Трудового Красного Знамени.
А теперь представьте себе, с каким удивлением узнал я из книги «Два года на Северной Земле», что был в той экспедиции четвертый участник, он же автор данной книги, Николай Николаевич Урванцев, заслуживший, как и Ушаков, орден Ленина! Я тут же полез в монографию В. Ю. Визе «Моря Советской Арктики» и там в главе «Исследования Северной Земли» дважды нашел упоминание (не более) фамилии Урванцева...
Заведующий кафедрой, к которому я прибежал с сумбурным рассказом о «находке», понизив голос (напоминаю: это был 1951 г.), доверительно поведал мне кое-что об Урванцеве. О том, что это мирового класса геолог-поисковик, мыслитель, автор крупнейших открытий, сделанных еще в 20-х гг. на Таймыре. Одно из них — нынешнее Норильское медно-никелевое месторождение. По слухам, добавил профессор, как раз там, в Норильске, и находится сейчас Николай Николаевич, репрессированный (я сделал вид, что понял тогда это слово) то ли в 1938 г., то ли перед самой войной. Что же касается книги Ушакова, то Георгий Алексеевич самоотверженно боролся за то, чтобы сохранить в рукописи фамилию Урванцева, стойко сопротивлялся давлению цензуры и «руководящих товарищей из ЦК», но вынужден был уступить.
Ознакомительная версия.
