—Быть сильным— значит, подчинять себе других, слабым— подчиняться самому.
—А без подчинения нельзя? Просто чтоб, по-товарищески.
—Просто, как ты говоришь, не бывает. Люди могут дружить, но при этом кто-то кому-то подчиняется. Вот взять хотя бы тебя и Таню. Ни ты, ни она, наверное, даже не обратили внимания на одну мелочь.
—Какую?
— «Можно сказать» спросила тебя Таня.
—Ну и что тут такого?
—Ничего. Так кажется тебе и, может быть, Тане. А для других вопрос твоей подружки— лакмус, по которому легко определить характер ваших отношений.
—Какими же кажутся вам наши отношения?
—Ты руководитель, она подчиненная.
—Чепуха! — энергично возразила Лида.— Вы знаете, как чистит меня Таня, когда я сделаю что-нибудь не так как надо?
Вообще-то Севалин, как мне кажется, в чем-то прав. Роль лидера в группе людей, в особенности школьников, общеизвестна. Но нельзя не согласиться и с Лидой, которая высказала интересную мысль о возможности таких личностных отношений, которые основаны на принципе, если так можно сказать, взаимного руководства и подчинения. Севалин не допускает возможности таких взаимоотношений. Для него существуют только основные тона. Оттенков он не признает.
—Валерий, в нашей школе работает уборщицей тетя Глаша. Уборщиц у нас несколько. Но школьники знают только ее, знают и уважают больше чем другого учителя. А уважать ее есть за что. Она умеет приструнить не в меру расходившегося мальчишку, отчитает, если надо, беззаботных родителей. Но она и поможет, скажет ласковое слово человеку, который попал в беду. Кто в твоем понимании тетя Глаша?
—Уборщица.
—Нет, я серьезно.
—И я не шучу.
Лида посмотрела на Севалина так, словно усомнилась в правдивости его слов, и сказала:
—Тогда это эгоизм. Маринка, а ты почему молчишь?
—Я не умею целоваться, как ты.
—В переводе на общепонятный язык это значит: мучительное сомнение в верности. Я правильно перевела твои слова?
—Ты правильно не только переводишь, но и поступаешь. Даже тогда, когда даешь согласие, чтобы тебя несли на руках.
—Вот теперь я окончательно убедилась, что перевела правильно.
Неужели Маринка расслышала мои слова, когда мы поднимались в гору? Если это так, то у нее исключительный слух.
—Я не согласен с тобой, Лида,—возразил ей Севалин.
—В правильности перевода?— прикинулась непонимающей Лида.
—Да причем тут перевод? Не согласен, говорю, что касается эгоизма. Разве эгоистическое чувство руководило такими людьми, как Менделеев, Лобачевский, Пастер, Эйнштейн? Да разве всех их перечислишь?
—Валерий, ты хитрец.
—Що правда, то правда,— произнес молчавший до сих пор Музыченко.— Вы знаетэ, навищо бог дав лысыци такый довгый та пушыстый хвист?
Заметать следы.
—Цилком вирно, Лида. Мэни здаеться, що и у Валэрия волочыться сзади щось подибнэ до лысыного хвоста.
Я не могу сказать, что в Севалине есть черты, которыми бывает наделен неприятный человек. Скорее наоборот. Он опрятен, изысканный в манерах своего поведения, вежлив, предупредителен, особенно по отношению к девушкам. И все же Музыченко почему-то его не взлюбил да так сильно, что, кажется, готов разорвать его в клочья.
Мы уже дошли чуть ли не до окраин Балаклавы, как на склоне горы показалась фигура матроса. Он стремительно, полутораметровыми прыжками мчался к нашем группе.
—Старшина! Старшина!— это кричал Сугако.
—Осторожнее, Лефер!— предупредил я его.
—Вас срочно вызывают по рации,— обратился ко мне запыхавшийся Сугако.
Что там могло стрястись? Что ж, вызов есть вызов. Нужно бежать на пост, а не строить догадки.
—Милые девушки, не грустите. Вас проводят доблестные воины надежной береговой обороны.
Лида пробежала за мной метров десять, а потом, удерживая меня за рукав, остановилась и сказала:
—Хороший ты парень, Коля. Поцеловала бы я тебя еще раз, да боюсь Маринка совсем сойдет с ума. Но беспокойся, я все улажу сама. Не забывай пословицы: где не справится черт, пошли туда женщину.
—Спасибо, Лида. Передать привет Лученку?
Михеева посмотрела на меня своим лукавым взглядом, словно хотела спросить: «И это ты уже знаешь?», и добавила:
—Передай.
Тогда бывай, как говорит Михась,— и я побежал.
На посту как будто ничего не случилось, но по каким-то неуловимым признакам все же чувствовалось, что что-то произошло. Танчук, не отрываясь от бинокля, тщательно всматривался в морскую даль и так же внимательно вслушивался в далекий шум морского прибоя, как будто именно в нем могла таиться опасность. Лученок сосредоточенно всматривался в шкалу настройки и слушал, готовый в любую секунду распознать позывные штабной радиостанции. Я легонько потрогал Михася за плечо. Увидев меня, Лученок молча пододвинул радиограмму, в которой предписывалось повысить боевую готовность поста. «Не исключено,— указывалось в радиограмме,— провокационное нападение противника с воздуха».— «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день,— подумал я.— Какого ж чёрта не сказал Лефер об этом сразу? Надо было бы вернуть на пост Севалина и Музыченко. А теперь где их найдешь?» Однако долго тревожиться не пришлось: через полчаса они оба были на посту. Откровенно говоря, такое раннее возвращение их меня немного удивило. Удивило раннее возвращение не Музыченко, а Севалина. Валерий не из тех парней, которые так быстро расстаются с девушками. Эту загадку разъяснил Музыченко:
—А Маринка пиднэсла Сэвалину гарбуза. Нэ встыг ты, командыр, видийты од нас, як вона побигла до дому. Валэрий старався и так, и сяк, затрымував йийи. Та дэ там. Вона як гаркнэ на його: «Видстань,— кажэ,— вид мэнэ!» И мусыв наш Сэвалин вэртатысь на пост, нэ солоно хльобавшы.
—Ты уж скажешь,— начал оправдываться Валерий.— Да не было еще такой девки, которая бы ушла от меня. Не таких уламывал.
—Кажы-кажы,— передразнивал Севалина Петр.— А гарбуза всэ такы одэржав.
—Тише вы! — крикнул Лученок.— Радиограмма из штаба: готовность один.
Готовность один! — повторил я приказ.— Всем занять боевые посты.
Трудно объяснить, почему так полюбилось мне место на западном склоне нашей горы, с которого я первый раз увидел сурков. В солнечный день скальная глыба здесь так накаляется, что усидеть на ней нельзя и двух минут. Выручает травянистая подстилка. Расстелешь, бывало, стебли дымчатой полыни, уляжешься лицом вниз— и такой от нее запах начнет исходить, что сразу же находит на тебя сонная одурь. Сурки теперь вовсе перестали меня бояться. Сидят возле своих бутанов и, знай себе, посвистывают: «Приходи, мол, и ты к нам на завалинку».
