Ну, а Филатов? Тогда Андрей еще сказал: «Веня — идеальный мальчик для битья, каждым своим шагом дает повод!» Нет, Андрей, не каждым. Одним своим шагом он перечеркнул все эти доводы: когда шагнул из самолета на лед. Что ж, рано или поздно у каждого человека приходит время переоценки ценностей, подумал Семенов. Неприятный процесс, мучительный, но необходимый для того, чтобы стряхнуть с глаз пелену. Кто, изломанный и морально и физически, запустил дизель на Востоке? Филатов. Кто умолял взять его, рвался в неисправный самолет Крутилина? Филатов. Кто первым полез в огонь оттаскивать бочки, кто… Погоди, остановил себя Семенов, коли взялся переоценивать, то клади на одну чашу весов хорошее, а на другую плохое. Если отбросить шелуху, все наносное и не очень значительное, то хуже всего Филатов выглядел на станции Лазарев, когда, как и Пухов с Груздевым, любой ценой требовал эвакуации, чтобы не остаться на вторую зимовку. А тот же Дугин беспрекословно оставался! Семенов сам себе удивился: именно этим воспоминанием он хотел осудить Филатова, а никакого возмущения не почувствовал. Не ложилось это воспоминание на другую чашу весов, никак не ложилось! То ли время стерло его остроту, то ли…
Да, тогда он оценивал людей так: согласен остаться на вторую зимовку — ты настоящий полярник, не согласен — значит, ты человек для высоких широт случайный. Так попали в случайные Груздев и Филатов… Но ведь жизнь доказала, что и здесь ты ошибался! Просто ты забыл об одном: есть предел человеческим возможностям, и нет никакой беды в том, что человек рассчитал себя лишь на одну зимовку. Человек не станок, его не запрограммируешь! Ты осудил их, потому что не хотел и думать о том, что сколько людей, столько индивидуальностей, что они, как говорил Груздев, все разные, все непохожи друг на друга. А ты хотел — опять же говорил Груздев! — из них всех вылепить маленького, но очень удобного Женьку Дугина, с которым никогда не было никаких хлопот. Ты не понимал, что, если человек слишком удобен, слишком беспрекословен, значит, в нем есть какая-то ущербность…
— Николаич, — послышался голос Бармина, — не пора?
— Спи, — сердито сказал Семенов, — у тебя еще почти час.
— Не могу. — Бармин приподнялся, потер лицо снегом. — Дрыхнут негодяи? Вот что, я тебе сейчас секрет выболтаю, раз они дрыхнут.
— Какой секрет?
— «Аграмаднейший», как говорит дядя Вася! Спал и изо всех сил старался проснуться — так сей секрет меня распирает. Нашел место и время! — Бармин радостно заулыбался. — Сколько лет в себе ношу, а только сейчас имею законное право поставить отца-командира в известность!
— Много лишних слов, Саша, — усмехнулся Семенов. — Выкладывай свой секрет.
— Помнишь аккумулятор, из-за, которого на Востоке мы чуть сандалии не отбросили? Веня его уронил.
— Еще бы не помнить.
— Не ронял его Веня!
— А кто же?
— Женька Дугин. Просил, умолял Веню не выдавать.
— Почему раньше не сказал? — ошеломленно спросил Семенов.
— А потому, что кончается на «у», — засмеялся Бармин. — Любимое словцо моего Сашки, Нина пишет. Все, нарыв вскрыт — больному легче, больной может бай-бай. — Бармин зевнул. — Если прилетит Белов, пусть подождет в приемной, я еще не выспался.
И Бармин мгновенно уснул.
Сам бы мог догадаться, упрекнул себя Семенов, хотя теперь, впрочем, все равно. Ну, еще один штрих, пусть не лишний, но картина и без него закончена. Все три зимовки Филатов тебя озадачивал, а если никакой загадки и не было, были лишь шоры на твоих глазах? Человек настроения, порыва, «кошмар для составителя характеристик», а ведь сам лез в огонь, без приказа, сам остался на льду! Знал ведь, что не падет на него выбор, что только самых близких и надежных оставит начальник, а прыгнул на лед! И знаешь, почему? Потому что именно себя Филатов и считал самым верным и надежным!
И Семенов с чувством, похожим на нежность, посмотрел на спящего Филатова и подумал про себя, что за этого парня он еще будет бороться.
А Груздев? Тоже ведь не понимал, терпеть его не мог — а ведь именно Груздев полетел на неисправной «Аннушке»! И, не будь у него сломано ребро, выпрыгнул бы вместе с Филатовым из самолета на лед, обязательно выпрыгнул! А Дугин, которого твоей тенью называли, остался.
Всех перебрал и снова вернулся к Дугину. Не хотел о нем думать, как не хотел бы лезть в холодную воду или дергать больной зуб, но сознавал, что, гони или не гони, эти мысли все равно придут, и никуда от них не денешься. Ведь зимовали душа в душу, не счесть сколько раз попадали в переделки, и не было такого случая, чтобы Женька прятался в кусты, не было! И больше ни о чем, кроме того, почему Дугин улетел, Семенов думать не мог. А думать так не хотелось, что разбудил он Бармина, а сам улегся спать.
Когда Семенов проснулся, пурги уже не было и ребята алюминиевыми лопатками весело разбирали утрамбованную пургой ледяную дверь грота.
— С добрым утром, Николаич! — приветствовал его Бармин. — Решили выйти на воздух, нагулять аппетит.
Дверь подалась, рухнула, и люди вышли из грота. За десять часов пурги вал сильно замело, снег забился между торосами, ледяная гора приобрела более обтекаемую форму и уже не казалась взорванной пирамидой. В остальном же все осталось как прежде. Теперь следовало искать ровную льдину, годную для взлетно-посадочной полосы, а потом выходить на связь и вызывать самолет, а в случае если такой льдины поблизости не окажется, попытаться возвратиться на станцию и искать там. Второй выход был до крайности нежелателен, так как станция находилась в пяти километрах и волочить до нее полтонны груза — перспектива не из приятных. Чтобы решить, что делать, Семенов поднялся на вершину вала и с высоты осмотрел окрестность. Сколько хватало глаз, вокруг щетинились торосы и чернели разводья; и думать нечего, чтобы здесь принимать самолет. Но Семенов не очень огорчился, потому что за сутки станция не только не отдалилась, как он того опасался, а стала значительно ближе, километрах в трех. Хоть за это спасибо стихии, с уважением, чтобы стихия услышала и оценила, подумал Семенов.
Люди впряглись в клипербот и поволокли его по льду, обходя торосы и вплавь, уже на самом клиперботе, перебираясь через разводья. Когда же торосы шли сплошняком, люди разгружали клипербот и перебрасывали грузы по частям. «Напишу в журнал „Здоровье“ — как лишний вес сгонять», — размечтался Филатов. Тяжелая оказалась дорога, три километра шли шесть часов и очень устали.
