А мы шли и шли, и следы нашего отряда оставались на рыхлом мокром снегу. Среди дня снег стал сходить, закапало с деревьев. А мы все шли, мокрые чуть не до пояса.
Семнадцатого у устья Сохатого пришлось перебираться через Сожу. Вода была светлая-светлая и чертовски холодная, вброд пришлось идти в сапогах и в одежде, иначе бы свела судорога. Это было не просто. А когда переправились, пришлось сушиться, потому что не только люди, но и лошади дрожали. Ребята устроили не костер,- костром нельзя было это назвать, это был небольшой пожар. Свалили в кучу на галечнике целые стволы сухих деревьев и подожгли, но на таком огне сушиться трудно. Кое-как просохли и двинулись вверх по Сохатому.
К сумеркам мы действительно увидели все расширяющуюся долину с пологими склонами гор над нею. Мы все- таки нашли этот недостающий массив.
Трудным оказался этот массив. Во-первых, все вымотались до предела,- непрерывный сорокадневный марш мог загнать кого угодно. Кроме того, мы были попросту голодные. Уже с неделю наши супы приобрели так называемый «майорский тип», то есть в них было очень много просветов, но мало звездочек. Ведь нам приходилось растягивать продовольствие, чтобы хватило.
Стояла осень. Приближалась, была на носу и зима, а у нас по существу не было ничего теплого. Парод стал раздражительный. К тяготам работы прибавилось еще отсутствие табаку. Даже наш флегматичный Кузьма бросал как-то раз мне шапку под ноги с криком: «Не мучь ты меня – или дай табаку, или отпусти!»
Плохо мы ели с семнадцатого по двадцать второе, пока не закончили этот двойной массив. Мало спали, ибо и при кострах шла вечерняя обработка, и плохо спали, так как спальные мешки износились.
Но, наконец, двадцать второго к обеду, после того как проработали всю ночь, двадцать второго в обед, которого не было, а был чай с сухарными крошками, мы кончили все и вышли. Вышли и шли три дня.
Трудное это было время-с короткими ночами, кончавшимися еще до света, когда мы поднимались и выходили. С бесконечно длинными днями, в продолжение которых нужно было только одно – идти, идти по мху, по кочкам, по сучьям, по ледяной воде.
Наконец, мы вышли на тракт.
На тракт мы вышли к вечеру. Здесь не было уже снега и идти было легче, если бы мы могли идти. Но как раз этого мы и не могли. На Нину было жалко смотреть, такое безразличие было написано у нее на лице. Она не жаловалась, но шла и все присаживалась. Ветер был холодный, и когда она присаживалась, то начинала дрожать. Я шел с ней, старался подбадривать.
Мы шли по тракту, но до базы было еще километров пятнадцать и дойти сегодня было невозможно. Нужно было ночевать на кордоне. Кордон должен был быть уже пустым.
Петр Петрович и Петр с осенними холодами снимали кордон и уходили к железной дороге; домик можно было бы использовать для ночлега, хоть переночевать в тепле.
Я напрасно отстал, идя с Ниной. Наш авангард- Домра и Димка, прибыв на кордон, еще застали Петра Петровича и Петра упаковывавшими последние предметы из своего обихода и оборудования.
Произошла радостная встреча. Петр Петрович, узнав о наших злоключениях, кинулся кормить передовиков. А передовики были голодные, как звери. Они поели, Петр Петрович налил им даже по кружке чистенького. Голодные и усталые, Дима и Домра быстро опьянели. По рассказу Кузьмы, выпившего больше всех и съевшего не меньше других, дальше дело вышло по-глупому.
Начали подходить наши лошади с вьюками. Конечно, они особо блестящего вида не имели, они были худые, грязные и полукалеки. Конечно, Петр Петрович стал упрекать ни в чем не повинного Димку в варварском отношении к лошадям; конечно, он стал заикаться. Конечно, не медля вступился Петр.
Б…б…б…б…- закинул голову, показывая на Димку, закричал он.
Бессовестные люди! – кончал Петр.- Бессовестные люди!
Да! – подтверждал Петр Петрович.
В…в…в…- начинал Петр Петрович.
Варвары! – кричал Петр.
Да! – подтверждал Петр Петрович.
Неожиданно Димка впал в неописуемую пьяную обиду.
Это мы бессовестные люди, это мы варвары! – размахивая руками, налетал он на Петра Петровича.- Ты сам бессовестный человек! Кто нас через гольцы погнал? Из-за кого лошадей загнали,- из-за вас, чертовы формалисты! Вам бы, старым дьяволам, только закончик исполнить. А что от твоего добросовестного отношения будет – тебе наплевать! Вам бы только самим быть беленькими да чистенькими, а там что с другими – наплевать! Вам любая скотина дороже людей! Ты на людей посмотри, какие они пришли из маршрута, ты на нашу Нинку посмотри, кобылий благодетель, у девки вся морда серая от усталости, ее шатает, идти не может… Э, да что с тобой говорить, коровий апостол!- и, повернувшись, они плюнули и пошли на базу, до которой было еще 15 километров .
За ними побежали, стараясь вернуть. Ругающегося и сопротивляющегося Димку вернули, а про Домру, обидевшегося еще больше Димки, забыли. В общем переполохе никто не обратил внимания на то, что Домра ушел и где-то усталый, да к тому же и пьяный, шагает один.
Покуда наш отряд, достаточно растянувшийся, подтягивался на кордон, почти одновременно с противоположного направления сюда же явилась какая-то геологическая экспедиция. Неразбериха усилилась. Вид у геологов оказался тоже без особого шика, народ поистрепался и устал.
Одна сильно молоденькая «геологиня» как вошла в кордон, так и шлепнулась на лавку, привалилась к стене, да так с рюкзаком за спиной и заснула мгновенно. Это, нужно сказать, была довольно хорошенькая «геологиня» и спала она так крепко, что, казалось, ее и из пушки не разбудишь. В этот момент я велел Диме позвать Домру. Но не такой человек был Димка, чтобы ходить самому; конечно, он бы в свою очередь послал кого-нибудь, Но послать было некого. Рабочих не было, они возились на дворе с лошадьми. Мощным толчком ноги открыв дверь и не переставая развязывать вьючный ящик, который он только что втащил, Димка заорал в открывшуюся дверь диким голосом: «Домра! Домра! К шефу на носках!»
И тут точно электрический ток пробежал по спящей мертвым сном геологической деве. Глаза ее открылись широко-широко, она обвела комнату испуганным -взглядом и, наконец, поняв что-то, с нетерпением уставилась на дверь, в которую продолжал безуспешно орать Димка.
Но никто не являлся.
Не сразу на Диму сошло озарение, но после нескольких ответов со двора, что Домры нет, он, наконец, что-то сообразил.
Знаете что,- наконец, сообщил он,- я боюсь, что этот шалый архитектор шагает по тракту на базу. Мы тут немножко поругались с хозяевами, и он, видимо, еще не остыл.
И тут взгляд его упал на лицо только что спавшей девы. Она уже совсем не спала, ни малейшего сна не было в ее глазах, она вопросительно смотрела на Диму и быстрыми- быстрыми, какими-то странными движениями поправляла волосы. Наконец, она все-таки не выдержала.
