Дважды удавалось ему накопить большие деньги, дважды он был героем дня, щедрым, хлебосольным, нарядным женихом, которого все по обычаю величают джигитом. И оба раза женщины уходили от него, унося подарки, сразу после свадебного пиршества. Ему, как говорил Жаниберген, была нужна не любовь и даже не жена. В глубине души он уже был готов к тому, что хитрая женщина, принявшая его предложение, и сейчас уйдет от него, когда отгремит свадебный пир, на который Мадамин, как и в прошлые разы, истратит все до копейки. Просто он любил такие торжества, любил раз в несколько лет хотя бы на один день оказаться главным лицом в поселке, предметом внимания сотен людей, знакомых и незнакомых. Он всех тащил к себе на свадьбу, от глубоких стариков до детей. Обычно замкнутый, нелюдимый, отказывающий себе во всем, он становился в такие дни по-царски щедрым, веселым и разговорчивым. Только бы нашлась какая-нибудь женщина, безразлично, молодая или старая, красивая или некрасивая, только бы согласилась она на несколько дней стать участницей задуманного им представления. Большего он уже не ждал, а может быть, даже и не хотел. Такой он был старик!
Все попытки Жанибергена разговориться с ним заканчивались неудачей. Однажды ночью Мадамина укусил скорпион. Старик даже не вскрикнул. Утром мы убедили его остаться в лагере. Но Мадамин-ака все-таки не усидел в палатке и по привычке нашел для себя работу: починил сломанные лопаты. Жаниберген очень уважал его за это.
— Как вы себя чувствуете, Мадамин-ака? — участливо спросил парень, когда старик явился на раскопки. Мадамин-ака сверкнул колючими глазками и проворчал:
— Ты что, бог, если все хочешь знать?
4И вот наступил день, когда под нашей стеной затарахтел трактор, загремел ковш экскаватора. На всякий случай я решил прорезать траншеей одну из стен. Неужели это только земляная насыпь? Не стоят ли внутри нее замурованные оссуарии? Оба моих рабочих с восхищением следили за тем, как в короткий срок делается работа, на которую им пришлось бы затратить несколько дней. Первый раз я видел Мадамина счастливым. Он приплясывал от восторга и кричал, указывая на ковш экскаватора: «Ай-яй, какой хороший рабочий!»
А Жаниберген следил за руками тракториста, нажимавшего на рычаги:
— Вот так копать землю и я согласен: нажал на рычаг, остальное машина сама сделает. А то бросай, бросай лопатой! Я люблю на машине работать. А почему? Потому что лентяй!
В этот день Мадамин на радостях даже соблаговолил побеседовать с Жанибергеном о погоде.
Я же никакой особой радости не испытал, но лишний раз убедился, что передо мной не стена, а мертвый вал, внутри которого чередовались прослойки серой пыли, твердого желтого песка и белых камешков. В тот же день экскаватор засыпал траншею, и стена приобрела свой первоначальный вид.
Башня тоже оказалась насыпной, в ней не было ни конструкций, ни бойниц, земляная копия настоящей башни. Копия — в натуральную величину.
В стенах моей крепости не было ничего. Что же она охраняла? Что должны были скрывать ее стены и башни? Какие обряды совершались внутри этих стен? Может быть, здесь после похорон, во время многолюдной шумной тризны, устраивались какие-то состязания в память о покойном и это был, так сказать, ритуальный стадион?
Во всяком случае, символические стены и башни были воздвигнуты, чтобы замкнуть собой нечто невидимое, неощутимое, созданное воображением людей. Не для себя, не для своих нужд строили они эту крепость, а для каких-то духов, богов, для таинственных сил, управлявших потусторонним миром.
6Крепость была безжизненна, пуста, непонятна, и те немногие радости, которые я испытывал, работая в ней, приносила весна. Подснежники отцвели и сменились маленькими лиловыми маками на мягких мохнатых стебельках. В пучках сухой травы начали проглядывать зеленые тона новых ростков. Стала появляться свежая сизая полынь, засветились точечки каких-то желтых цветов, крохотных, как булавочные головки, и россыпи этих цветов слились в извилистые золотые ручейки.
Я решил дождаться, когда расцветет побольше маков, и набрать букет. Но когда я утром в понедельник пришел на раскопки, маков уже не было — за воскресенье их съели овцы. Зато бурые, с виду совершенно сухие кустики вдруг процвели точечками темно-красных цветов. А еще по крепости ползали большие черепахи. Сейчас они ходили парами, рыли новые норы. Заползали они и к нам в палатку, гремели, шуршали, не давали отдыхать. Вынесешь наружу — приползут снова.
Как-то я сидел один-одинешенек в своем раскопе и вдруг услышал у самого уха страшный грохот. Это черепаха с шумом передвигала свой панцирь прямо над моей головой. У черепах была пора любви. Я видел, как бронированный жених нежно положил чешуйчатую голову на панцирь невесте, и вспомнил частушку про то, как танк танкетку любил, и стихи Маяковского про миноносец и миноносочку.
Птицы пели еще громче. Появились новые голоса.
Верблюжонок подрос и начал убегать от матери. Однажды я услышал за стеной истошный рев верблюдицы. Я поднял голову. Из-за серой стены на меня смотрела ревущая пасть с желтыми зубами. Мне показалось, что верблюдица злится именно на меня. Я поднялся на стену. Верблюжонка вообще не было видно. Но вот он со всех ног примчался к матери. Ну и попало же малышу! Верблюдица кусала его, била копытами, гнала от себя. Бедный верблюжонок поплелся в сторону. Но тут откуда-то появился другой. Верблюдица сразу утихла и принялась его облизывать.
Я взглянул со стены в сторону оазиса и увидел, что далеко внизу свежим пухом зазеленели деревья.
1
Время шло, раскопано было уже немало, но находок не было ни у кого.
Аня Леонова закончила свой курганчик и взялась за другой. После того как она сняла насыпь, на месте кургана остался лишь светлый земляной стол. Аккуратная прямоугольная площадка, окруженная рвом. На «столе» пусто. Во рву несколько угольков да костяная труха — то, что когда-то было свеяно ветром с грабительских лопат.
Прямоугольная площадка на месте кургана до странности напоминала след… экспедиционной палатки. После нас остаются точно такие же прямоугольники из канавок, вырытых на случай дождя.
Углы площадки ориентированы по странам света, по солнцу и звездам.
Очертания у курганов прямоугольные. Значит, они были не круглыми, как юрта, а скорее всего гранеными, пирамидальными, похожими на палатки. Только у одних эти посмертные дома-«палатки» были маленькими, вроде наших четырехместок, а у других громадными, — самый большой курган до сих пор поднимается над Чаш-тепе на шестнадцатиметровую высоту. Малые курганы были сооружены, так сказать, в соответствии с ростом покойного, а большие — с его рангом, с его положением среди сородичей. Человека после смерти высокий чин делал великаном: в стране теней его рост полностью соответствовал рангу. Смерть не уравнивала всех, а, наоборот, еще больше подчеркивала различие между племенной знатью и рядовыми кочевниками.
