Как шедевр мифотворчества «История буканьеров» не имеет соперников. Повсюду, где она появлялась в переводах, издатели тщательно «национализировали» книгу согласно местным вкусам и ожиданиям. Для испанцев, изменивших название на «Пираты Америки», это был приговор бесчеловечным и беззаконным деяниям тех безбожных разбойников, что терроризировали их миролюбивых колонистов. Во Франции издатели хватались за все разделы, касавшиеся французских буканьеров, и добавляли от себя обильный материал, прославлявший Францию. А в Англии шовинизм дошел до того, что вышло в свет одно противоречивое издание, на титульном листе которого значилось: «Несравненные подвиги сэра Генри Моргана, нашего английского героя Ямайки, осаждавшего Пуэрто-Бельо, сжегшего Панаму и т. д.», в котором, однако, на неисправленных страницах Моргана проклинали как кровавого пирата. Естественно, такая патриотическая правка оригинального текста Эсквемелина породила несколько весьма экстравагантных историй и множество анекдотов, имевших еще меньшее отношение к истине, чем оригинал. Однако европейские читатели жаждали описания необыкновенных приключений и обладали, похоже, ненасытным аппетитом к захватывающим рассказам, которые, начиная с «Истории» Эсквемелина, сиянием окружали сказочные земли Золотых Антил.
Эсквемелин, обладавший нюхом на любопытные детали и меткие фразы, безусловно, заслужил выпавший ему литературный успех.
Его повествование обладает остротой и обаянием, и, хотя его никак не назовешь блестящим стилистом, английский переводчик погрешил против справедливости, называя автора «неученым человеком». Проза Эсквемелина не только сильна и прямолинейна, как того требует тема. Он не упустил удобного случая построить собственный рассказ на фундаменте уже существовавшего антильского мифа о природном изобилии и плодородии земли. «Описание острова Тортуга, о цветах и плодах, здесь произрастающих» — так начинается вторая глава, после того как во введении вкратце описывается путь автора к избранному им месту действия, на Антилы. «Описание великого и знаменитого острова Эспаньола» (с соответствующей иллюстрацией к тексту, изображающей богиню Природы, с облаков осыпающую своими дарами богато одетого плантатора), и снова: «О всякого рода животных и птицах, встречающихся на этом острове» — таковы заманчивые заголовки в дальнейших разделах книги. Эсквемелин, как мастер представлений, проводил парад чудес Карибского моря. Для развлечения европейского читателя появляется целый дендрарий странных деревьев: свечное дерево, щепки которого горят, подобно промасленному фитилю; винная пальма, из сока которой получается отличное пальмовое вино, но плоды опасны для горла и вызывают тяжелую ангину; колючая пальма, шипы которой индейцы втыкают в плоть своих пленников «густо, как ежовые колючки», и затем поджигают их, чтобы проверить, хватит ли у жертвы мужества сдержать крики; и удивительная пальма генипа, с виду похожая на обычную английскую вишню, но дающая густой черный сок, который иные используют как чернила, хотя через девять дней на листе не остается ни следа написанного. Полезнейшее из всех карибских деревьев, писал Эсквемелин, — капустная пальма: ее верхушка, или капуста — сочный овощ, заменяющий гарнир к мясным блюдам; из листьев получается кровля для хижин, лучше черепичной, из них же шьются мешки и ведра; а внутренний слой коры заменяет пергамент. Опаснейшее же из деревьев, напротив, мансанильо, или карликовая яблоня. Ее ядовитый сок вызывает волдыри на коже, а того, кто съест ее плод, охватывает мучительная жажда, «которой не могут погасить все воды Темзы». Жертва, по словам Эсквемелина, корчится в лихорадке и умирает. «Однажды, замученный москитами и мухами и будучи незнаком еще с природой этого дерева, я срезал с него ветвь, чтобы служила мне опахалом. Но на следующий день все лицо у меня раздулось и покрылось волдырями, словно от ожога, и в такой степени, что я ослеп на три дня».
Под стать этой странной выставке антильской флоры столь же диковинная коллекция птиц, насекомых и рептилий, летающих, ползающих и шмыгающих по страницам «Истории». Карибская домовая змея, хитрая подражательница-крысоедка, якобы подманивает мелких грызунов, подражая их писку; морские черепахи следуют ежегодными путями миграций столь регулярно, что корабли ночью находят путь по плеску плывущих рептилий; говорящие попугаи живут в дуплах деревьев, любезно выдолбленных для них птицей-плотником; самки-крокодилихи глотают своих детенышей в случае опасности и извергают их обратно, когда на берегу все спокойно; семидесятифутовые крокодилы заглатывают по два центнера камней, чтобы их атака была еще более грозной; еще есть вест-индский тарантул, «очень мохнатый» и «с четырьмя черными зубами, подобными кроличьим». Ни одно из этих существ не превосходит другое правдоподобием, и не стоит винить читателей «Истории», если те поверили во всех сразу, тем более что Эсквемелин даже приуменьшал диковинность некоторых из них, как, например, вест-индского тарантула, каковой, по его твердому заверению, сравнительно безобиден, хотя кусается очень больно и делает это весьма часто.
На Эсквемелина, как и на Гейджа, сильное впечатление произвели москиты, гнус и мухи Антил. Эти насекомые, сообщал он, так мучают человека, что охотники на островах постоянно жгут в хижинах связку табачных листьев или смазывают лица простейшим средством, отгоняющим насекомых, приготовленным из ежового жира. А вот светляки — одна из подлинных диковинок природы, и судовой врач буканьеров оказался достаточно натуралистом в душе, чтобы дать себе труд изловить их и обнаружить «два маленьких пятнышка на их головах, откуда исходит свет». Увы, далее Эсквемелин сводит на нет научный эффект своих наблюдений, объявляя, что света двух-трех светляков достаточно, чтобы в темной комнате читать самый мелкий шрифт. Возвращаясь в Европу, он попытался прихватить с собой несколько разновидностей светляков, но «едва оказавшись в более холодном климате, — грустно отмечал он, — те умерли в пути. К тому же от перемены воздуха они утратили способность светиться еще до смерти».
Однако эти дивные создания карибского бестиария Эсквемелина были не более чем обрамлением для главной темы. Гордостью его коллекции были изумительные образчики пиратов-буканьеров, имена которых, как гласит английский перевод, «известны пока лишь немногим». Этим буканьерам Эсквемелин посвящает более двух третей «Истории». Словно проводя экскурсию по галерее хищников, он представляет фигуры великих пиратов: Пьера Большого, Бартоломео Португальца и Рока Бразильца, Льюиса Скотта, Мансфельда и его ученика Генри Моргана, Джона Девиса, захватившего Никарагуа и Сан-Августин, и кровожадного Франсуа Олоне, по слухам, вырезавшего сердца испанских пленников и в ярости вгрызавшегося в них. Впоследствии он сам был захвачен индейцами, которые оборвали ему конечности одну за другой, словно огромной мухе. Эти чудовища составляли призовую выставку, роскошное зрелище эсквемелиновской «Истории буканьеров». За их спинами набросан фон из не столь крупных фигур, рядовых пиратских флотилий, висельников и «веселых ребят»; торговцев грогом, собиравших пиратские денежки; продажных правительственных чиновников, покрывавших их и пособничавших; пиратов по совместительству, десять месяцев в году занимавшихся фермерством и выходивших в море, когда мимо проплывал Серебряный флот; лесорубов с Москитового берега, сборщиков затонувшего груза и проституток. Если верить Эсквемелину, все эти колоритные личности были типичными обитателями Золотых Антил. Именно со станиц «Истории», дополненной позднейшими записками путешественников, вошел в европейский фольклор классический образ буканьера.
