Поглазев на эту надпись на стене кельи, – она на диалекте гурмукки - мы, естественно, попросили напиться из чудного фонтана и разом почувствовали себя бессмертными…
К нашему удивлению, за приобретенное бессмертие с нас не взяли ни полушки, и наш старый приятель акали даже обиделся, когда мы ему намекнули о пожертвовании, и отвечал, что они не берут платы от «братьев». Затем мы осматривали и прочие части бхунги. Там в великолепном киоте хранятся мечи всех гуру-воинов и показываются их другие доспехи. В верхнем этаже – богато разукрашенный алтарь, куда вносят на ночь обе Гранфы, где они и запираются. Каждая в особенно отведенной для нее и охраняемой акали комнате. Гранфы покоятся до зари на густом ложе из роз и других цветов. Перед бхунгой на площадке – мраморный помост, верх красоты и вкуса; на нем купель, из которой омываются от грехов сикхи под звуки целый день играющей инструментальной музыки и священного пения. Двор был наполнен молящимися всех национальностей и сект. Сикхи до сей поры равно уважают все вероисповедания и допускают всякого сектанта, за исключением магометанина, молиться в Золотом Храме. Поэтому на девалли Амритсара и стекаются пилигримы самых противоположных верований. Здесь вы увидите и поклонника Вишну, бьющего лбом о ступени храма, и старого шаиву, зрящего в куполообразном храме эмблему своего Шивы, и ведантиста, и буддиста, и многобожника гурка, и даже чертопоклонника джатта…
Пройдя мраморный мост со сквозными перилами, которые были покрыты в эту минуту густыми шпалерами одетых в собственную кожу факиров, санньяси в желто-оранжевых балахонах и шиньонах, да кук[17] с Сухаревой башней белой кисеи на голове и в узких юбках, мы дошли, наконец, до Златоглавой пагоды. Словно Венера вынырнувшая из пены морской, предстала перед нами эта красавица Индии, не знающая себе соперников, кроме магометанских Тадж-Махала в Агре да Моти-Месжиб (Жемчужной мечети) в Дели. Стены ее до двух третей из чистого, превосходно отшлифованного белого мрамора ярко вызолочены под террасами, и золотые купола группируются в центре квадрата, на каждом углу которого возвышается высокая, расписанная, словно пасхальное яйцо, башня. С трех сторон храм окружен глубоким озером, с четвертой – мостом, ведущим к бхунге акали. Вода находится почти в уровень со второю ступенью каждой из трех дверей портика: с этих ступеней сикхи, словно лягушки, прыгают целый день в озеро, а вынырнув – ложатся на мокрую верхнюю ступень и сушатся на солнце в ожидании бессмертия. С трогательным гостеприимством нам было предложено погрузиться в озеро, в чем были, а затем высушиться таким же манером. Но полагая себя достаточно бессмертными, вкусив воды источника, мы отказались.
Храм не велик, но чрезвычайно изящен по своей внутренней отделке, а главное – факт необычайный в Индии – содержится в большой чистоте. Войдя в главную дверь, мы очутились нос к носу с великим жрецом сикхов. Древний старец с седою, как лунь, бородой сидел на богатых подушках под огромным голубым бархатным, вышитым золотом балдахином и, по-видимому, прилежно читал Гранфу. Говорю: по-видимому, так как, подойдя ближе, мы увидали над съехавшими на конец крючковатого носа очками закрытые глаза и услышали громкое сопение, прорывающееся даже среди гула многих голосов, усердно бормотавших вокруг него молитвы. Маха-гуру спал сном праведных и так крепко, что даже не проснулся, когда наш друг акали почтительно стал шарить между его поджарыми коленками, выбирая для нас несколько самых пышных роз из целого вороха рассыпанных под ним цветов. Нас известили, что он не спит, а блаженствует в самадхи, то есть находится в том религиозно-летаргическом состоянии, во время которого высшая душа человека (атман), отделясь от тела, отправляется по делам духовной службы в мировые пространства, а бренная плоть оставляется на земле под охраной «животной души» (джив-атма). Видно, «животная» хозяйка спешила воспользоваться своими временными правами, так как в минуту нашего появления она сильно заявляла о своем присутствии. После одного громоподобного всхрапа, древний старец, ткнувшись в последний раз носом в Гранфу, вдруг открыл помутившиеся от сна глаза и, открыв беззубый рот, с изумлением вперил в нас взор, как бы ожидая объяснений. Они не замедлили: наш услужливый акали немедля рекомендовал нас под именем «братьев из Наталла».[18] Это повсеместное в Индии наименование Америки, вследствие своего двоякого значения, являлось много раз причиной всевозможных qui pro quo. Особенно прекрасный пол Индии, не всегда годный для избрания в почетные члены географического общества, с великим любопытством осведомлялся, насколько в нас родственного сходства с зелеными чудовищами с красными глазами и многохвостыми позвоночными хребтами, какими рисуют у них в храмах ракшасов (чертей) из Наталла; а увидя нас, не хотели верить, что мы не «ингрези» (англичане).
Поглазев на нас, древний понтиф дал нам позволение влезть на восточные башни, с которых открывается великолепный вид на город. Но затем тотчас же вернул назад, дабы задать нам несколько весьма оригинальных вопросов. Один из них состоял в том, чтобы узнать – «много ли в вашем Наталле мусульман и обязует ли американцев религия травить и убивать их, как бешеных шакалов… или же англичане запрещают и натальцам трогать их, как они то делают в Пенджабе?» Узнав, что мусульман в Америке нет, а англичане не имеют права там хозяйничать, великий гуру пришел в сильное недоумение. Изъявив приятную надежду, что мусульман, быть может, оттого нет в Соединенных Штатах, что кроме горсти спасшейся от сикхов в Индостане и Кабуле под защитой англичан, они все давно пекутся в Наталле преисподнем, то есть в аду, он никак не мог взять в толк, – говорил он, – как это люди, живущие в такой благословенной стране, где нет ни мусульман, ни ингрези, могли расстаться с ней, дабы поселиться в местности, кишащей этими двумя расами! После обмена несколькими столь же глубокомысленными замечаниями мы расстались, чрезвычайно довольные друг другом.
Сад, прилежащий к Золотому Храму, очень красив. В нем поют соловьи! Кашмир изобилует соловьями, как и розами, и первые часто залетают в пенджабские леса. Песнь соловьиная в саду гуру несомненный признак того, что в птице поселилась душа одного из певцов или свирельщиков храма, и вокруг дерева, где экс-певец заявляет о своем присутствии, приготовлены для него корм и вода из озера Бессмертия. Из сада мы отправились в «Черный город»…
Амритский базар представляет чрезвычайно оживленное зрелище: все лавки соединяют в себе и фабрику, и складочные магазины, и место распродажи. Они открыты для глаз посетителей с улицы, и, проходя медленно вдоль узкой дороги, вы можете составить себе верное понятие о сложном процессе фабрикации тех удивительных шалей, которые продаются здесь: «за морем телушка полушка», а за провоз в Европу – «алтын». Сидит голый индус на кончике позвоночного столба и чешет шерсть. Волны ее так и светятся на солнце, словно струя блестящего шелка… В конурке-лавочке, рядом с этой, другой индус красит шерсть в самые яркие, чудные цвета. За этой лавкой – третья, в которой мастер, сидя за самым примитивным станком, ткет всеми двадцатью пальцами ног и рук. Надо видеть, какие здесь вышивают золотом шали, кисеи, шелковые материи самых нежных цветов на пыльной, покрытой помоями и нечистотами улице, часто между двумя съестными лавчонками, где целый день жарятся чуреки на кокосовом масле, а рои мух затемняют свет… И никогда ни одного пятнышка?.. Одно пятно разорило бы навеки бедного рабочего!
