Еще хуже стало, когда советское правительство потребовало вернуть часть помощи, которая составляла государственный долг Монголии. Это требование Монголия выполнить не смогла, и наказанием явилось прекращение поставок дешевого топлива, от которого зависело монгольское хозяйство. Встала транспортная система, замерла система распределения ресурсов. Создалась нелепая ситуация: в стране, где чрезвычайно велико поголовье скота, будь то овцы, лошади, коровы или козы, столицу не могли обеспечить мясом. Овощам тем более неоткуда было взяться.
Док написал мне, что в Улан-Баторе ввели питание по карточкам. Зимой из государственных продуктовых магазинов исчезла баранина, на черном рынке изредка можно было достать верблюжатину. Мука стала редкостью, ею торговали из-под полы. В западной прессе появились статьи о том, что домохозяйки Улан-Батора выметают пыль из кладовок вместе с просыпанной мукой, а потом говорят, что купили ее на черном рынке.
Страна, которая до этого экспортировала излишки продуктов, столкнулась с угрозой голода. Правительство обратилось за гуманитарной помощью к Японии и получила вместо пищи подачку в виде архи в бутылках. Печальные сообщения о жизни в столице побудили нашего знакомого господина Гомбо обратиться с призывом к аратам, чтобы те налаживали жизнь в своих сомонах, а не ехали в голодный и перенаселенный Улан-Батор.
Если обратиться к истории, можно узнать, что всякий раз монгольский народ, переживая жестокие потрясения, начинал вспоминать Чингисхана. В 70-х годах XIX века Пржевальский упоминал слух о том, что спустя века китайского владычества во Внутренней Монголии Чингисхан вернется. Считалось, что Чингисхан в своей могиле в Ордосе лежит «просто во сне, чего не дано никому другому из смертных». В 1911 году во Внешней Монголии поднялось восстание против власти китайцев, и снова монголы надеялись, что Чингисхан придет к ним на помощь. В смутные времена имя Чингисхана подхватили чужеземцы. Когда «Безумный барон» Унгерн провозгласил себя воплощением Чингисхана, пусть он был белокожим прибалтом, его поддержали многие ламы, управлявшие в то время Ургой.
За поколение до этого во Франции вышел исторический роман некоего Шаюна под названием «Голубое знамя». Эта книга населяет мир Чингисхана благородными рыцарями и дамами, монголы в ней совершают безумные подвиги и наделяются сверхчеловеческими способностями. Вся книга является чистой воды романтикой, написанной чужеземцем, но ее перевели на монгольский язык, и она стала очень популярна среди монголов, которые до сих пор очень любят сказки и притчи о деяниях Чингисхана.
После того как я провел много времени с табунщиками в скитаниях по стране, мне гораздо понятнее настроения аратов, почитающих память Чингисхана. Их жизнь столь сурова, что они радуются любой яркой краске. Немаловажно еще их представление о жизни «настоящего» монгола. «Настоящий» монгол не живет в Улан-Баторе, — только на воле, с табунами. Где бы мы не проезжали, в Хэнтэе или Хангае, в краю пастухов или погонщиков верблюдов, всюду аратам была близка и понятна идея нашего путешествия — проехать по стране дорогами Чингисхана и вспомнить традиции средневековой почты.
Интересно, что тех же самых аратов гораздо меньше увлекала мысль о путешествии за пределы Монголии, в Европу. Они куда больше интересовались нашим маршрутом в Монголии, как мы добираемся от одного аймака до другого, что нам встречается по пути. Это любопытство навело меня на мысль, что хотя араты и ведут полукочевой образ жизни, жизнь эта весьма ограниченна. Даже по Монголии они путешествуют немного, стремясь оставаться в пределах своего сомона или аймака, и лишь изредка ездят в столицу. Они мало знают собственную страну, такую разнообразную. Все их познания ограничиваются тем, что показывают по телевизору. Возможно, ностальгия по Чингисхану связана с желанием осознать себя монголами, ощутить духовное единство с соотечественниками из тех краев, о которых араты ничего не знают.
Подобно древним героям других народов, Чингисхан стал символом славного прошлого монголов. Но, думаю, особым своим статусом он обязан и культу почитания предков, такому же древнему, как сама Монголия. Рубрук встречал его повсюду, где проезжал. Почитание предков напрямую связано с идеей перерождения — одним из основополагающих принципов буддизма. О возможности возвращения вождя рассуждали всерьез еще в начале XX века. Когда умер восьмой Хутухта, Монгольская народно-революционная партия заявила, что цепь перерождений Хутухты подошла к концу. Чтобы убедить народ, они создали легенду, подтверждающую, что восьмой Хутухта был последним.
Легенды о Чингисхане, напротив, не иссякают, скорее наоборот. Хотя почитание хана как Великого Предка официально осуждалось, его продолжали почитать по всей стране. Из всех жителей Монголии лишь китайцы жалеют, что хан вообще появился на свет. Но те же китайцы, когда Чингисхан их покорил, сумели использовать завоевание в собственных интересах, отвратив монголов от прежних обычаев. В 1939 году гоминьданское правительство вскрыло предполагаемую могилу Чингисхана в Ордосе и перенесло останки в провинцию Ганьсу, а десять лет спустя прах переправили еще дальше на запад. Наконец, когда останки попали в руки коммунистов, те публично вернули их в усыпальницу Чингисхана и решили построить мемориальный комплекс для жителей Внутренней Монголии. Как ни странно, именно китайцы, при жизни не дававшие покоя Чингисхану, сейчас уделяют наибольшее внимание культу Великого Предка.
Об устойчивости культа Чингисхана говорит хотя бы тот факт, что культ пережил семьдесят лет официальных преследований за время коммунистического правления. Государственная пропаганда старалась всячески уничтожить память о хане, приуменьшить его роль, хотя он преобразовал социальную и экономическую жизнь страны, причем далеко не всегда в худшую сторону. Путешествуя по Монголии в поисках культурного наследия, я часто наблюдал губительные последствия советского влияния. Пострадали язык, традиционное искусство, специализация регионов, ремесла и древние верования. Упадок свидетельствовал о силе советского влияния. Советские технологии, советские методы обучения, советские советники изменили страну, которую описывали Пржевальский и Беатрис Балстрод. К примеру, Балстрод считала, что монголы редко моются, потому что верят: если слишком много возиться с водой, в следующей жизни родишься рыбой. Но сейчас вряд ли найдешь тех «грязных монголов», чье пренебрежение правилами гигиены было когда-то общеизвестным.
Мы с Полом отмечали нечистоплотность монголов в повседневной жизни, особенно во время еды. Но в такой окружающей обстановке это неизбежно. Трудно остаться чистым, если живешь в степи и день за днем ухаживаешь за лошадьми. Случаи нищеты из-за лени и пьянства на слуху по причине их относительной редкости среди аратов, чего не скажешь о жизни в городе. Примечательно, что едва мы разбивали лагерь у озера или речки, пастухи, ехавшие с нами, по окончании дневной работы мыли голову с мылом и вытирались полотенцем.
