Английский хирург откровенно наслаждался новой славой, и, поскольку теперь занимал привилегированное положение среди индейцев, он скоро отринул прежние страхи и проникся к ним симпатией и восхищением. Это были, как он писал, высокие, стройные люди с крупным костяком и красивой осанкой. Будучи здоровы и деятельны, мужчины обыкновенно ходили обнаженными, ограничиваясь только футляром для пениса из серебра или золота, сделанном в форме конуса и державшимся на шнурке вокруг пояса. Женщины в обычное время носили только набедренную повязку, но по праздникам и особым случаям оба пола украшали себя длинными накидками из хлопка или травяной плетенки, а порой — выброшенной европейцами рубахой. И мужчины и женщины особенно гордились своими волосами, длинными, прямыми и черными, как вороново крыло, и считали длинные волосы признаком красоты. Все куна, равно мужчины и женщины, проводили много времени, расчесывая, укладывая и смазывая маслом свои прически. Все прочие волосы, кроме бровей и ресниц, удалялись, что было особенно мучительно для мужчин, которым приходилось терпеть, когда им с корнем выщипывали бороды: обязанность, исполнявшаяся их женами при помощи особых деревянных щипчиков. Популярностью пользовалась и краска для тела, так что воин куна в полной раскраске представлял собой ослепительное зрелище. Он был с головы до ног изукрашен фигурами птиц, зверей, людей и деревьев, нарисованных на его тщательно смазанной маслом коже красной, желтой и пурпурной растительными красками ослепительной яркости. Художницами выступали женщины, занимавшиеся росписью с большим усердием, присев на корточки перед своими мужьями в окружении калабашей с краской и используя вместо кисточек разжеванные кончики прутиков. Некоторые воины дополняли раскраску татуировкой, но Уофер заметил, что такие были сравнительно редки, потому что щеголи предпочитали сменять цвета по прихоти и не желали терпеть долгий и мучительный процесс татуировки, производившийся острым шипом. По просьбе одного из туземцев Уофер однажды попытался удалить надоевшую татуировку и с удивлением убедился, что, хотя он снял почти всю кожу, узор все еще проступал. Самому ему так понравился обычай раскрашивать кожу, что врач-англичанин вскоре отказался от европейской одежды и ходил голым, как куна. Затем он уговорил одну из женщин покрыть его такой же яркой и сложной росписью и в этаком павлиньем наряде разгуливал по деревне.
Перенял Уофер и еще одно характерное украшение куна: пластинку на губах. Маленький плоский кусочек металла, губная пластинка, имел овальную форму и выковывался из серебра или золота со щелью на одном конце. Щель цеплялась за носовую перегородку, слегка ее защемляя, так что пластинка свисала на рот и ложилась на нижнюю губу. Такие пластинки использовали только мужчины (женщины носили тяжелые золотые серьги в проколотых ушах), и, поскольку считалось особенно важным держать губные пластинки в безупречной чистоте, их часто начищали песком. На охоте их заменяли на маленькие и более удобные, а когда ели и пили, или снимали совсем, или приподнимали одной рукой. Однако, как замечал Уофер: «Ни пластинки, ни кольца не мешали разговаривать, хоть и болтались на губах».
Праздники, до которых вождь Ласента был большой охотник, следовали всегда одному и тому же порядку. Сначала проходил торжественный прием гостей: каждая делегация вступала в деревню отдельно от остальных, и во главе группы гордо маршировали мужчины. За мужчинами тянулась цепочка женщин, нагруженных корзинами со всем необходимым для празднества — ожерельями, бусами, рубахами, чашками и запасом провизии. Нарядившись, гости собирались в длинном доме деревни — общественном строении, служившем убежищем в случае войны и банкетным залом в праздники. Внутри длинного дома и на деревенской площади начинались танцы под звуки флейт и барабанов, а затем следовало большое барбекю, обычно из дикой свиньи. И наконец, когда с танцами и едой было покончено, приходил черед выпивки. Длинный дом закрывали, оружие убирали подальше на случай пьяной драки, а женщин отсылали в угол длинного дома, откуда им полагалось приглядывать за своими мужчинами и наполнять опустевшие чаши. Затем, от души отрыгиваясь, мужчины принимались провозглашать бесконечные тосты друг за друга, каждый раз после тоста выплескивая из чаш последние капли и громко требуя налить заново. Таким образом поглощалось неимоверное количество пальмового вина и кукурузного пива, а когда спиртное начинало оказывать действие, мужчины один за другим валились на пол. Тут выходили женщины, подбирали своих павших героев и перетаскивали их в гамаки, где мужчины отсыпались, храпя, как свиньи, между тем как женщины обтирали их тела мокрыми губками, чтобы им не было жарко.
Полная попоек, пиров и охот, повседневная жизнь куна шла вполне беззаботно. По мнению Уофера, индейцы ни в чем не испытывали недостатка, помимо надежного источника соли, которую в лесу трудно раздобыть. Окружающий лес и банановые плантации в изобилии снабжали куна пищей: их дома легко строились из местных материалов, и они жили настолько изолированно, что почти не имели врагов. В сущности, индейцы Дарьена вели кроткое существование. Мужчины не били своих жен, с детьми обращались хорошо, если не баловали, и семьи проводили целые дни, не имея более серьезных дел, чем поплескаться в реке или ручье, протекавших у каждой деревни.
Чтобы лучше понять обычаи куна, Уофер добровольно взялся за изучение их языка. Предприятие оказалось непростым, потому что язык куна необычайно труден для произношения, богат глубокими горловыми, частыми придыханиями и безударными призвуками. Уофер, как ни странно, неплохо справлялся, найдя в нем сходство с гэльским языком, который изучал в юности, что помогло ему достаточно быстро перенять произношение. Куна, разумеется, сильно позабавило желание белого человека говорить на их языке, и они готовы были часами сидеть со своим учеником, наставляя его и безжалостно высмеивая ошибки произношения. Много лет спустя, когда Уофер записывал свои наблюдения, он сумел составить основной алфавит языка, который интересен этнографам и два столетия спустя.
Воистину мало что укрылось от глаз любознательного английского доктора. Он описывал брачные праздники, заканчивавшиеся тем, что вся свадьба выбегала из деревни в ближайший лес, чтобы расчистить для молодых новую плантацию под бананы; он изучал премудрости изготовления корзин, сплетенных так плотно, что в них можно было держать воду. Он наблюдал, как дети учатся обращаться с луком и стрелами, пока не достигают такой меткости, что за двадцать шагов раскалывают бамбуковую трость, и записывал рецепты снадобий, применяемых знахарями. Горькая тыква, например, помогала от трехдневной лихорадки и запора. И он, подобно Дику Уиттингтону, собирался завезти в деревни куна кошек, чтобы избавить их от крыс и мышей, осаждавших хижины.
