— Ты как, вчера вечером жива осталась?
— Да ничего вроде, как видишь.
Косида смотрит на меня с сочувствием:
— Я не мог остаться, мне надо было уходить, так положено. Но я боялся, что они тебя там доведут до ручки… Или съедят.
— Не боись ты, меня не так-то просто съесть, я и сама больно кусаюсь! (Щелкаю зубами для пущей убедительности.)
Косида смеется и пинает меня под столом ногой. Несильно, просто так — на всякий случай.
— Слушай, так ведь Канадзава твой родной город! Ты раньше тут сам жил? — спрашиваю.
— Нет, с родителями. Дом у моря.
— Ты и сегодня у них ночевал?
— Ага, старшая сестра пришла с детьми, знала, что я приеду. Племянники радовались, у меня на шее висли.
— А у тебя их сколько?
— Двое — шесть и четыре. Старшая — девочка, а малой — пацан.
— У меня тоже дома двое племянниц осталось. Правда, постарше твоих будут. Аня и Яна. Обе хитрющие!
— Все они хитрющие!
— Слушай, а ты вот уехал из дому уже полгода как… И как оно, возвращаться назад? Я ведь пока что еще не возвращалась.
— Не знаю… Грустно. Дом сильно изменился после того, как меня там не стало.
— Как изменился?
— Не знаю. Вещей прибавилось. Как будто они для родителей… Вместо меня… Дверь в ванной нынче другая тоже.
— А тебе та была важна?
— Нет, ну ее, просто изменяется все понемногу. А я как сюда приезжаю, каждый раз думаю, неужели это я тут когда-то жил… Или, может, был кто-то другой, за которого я теперь это все помню?
Вот и Косида туда же! Может, и правда: «Возвращается всегда кто-то другой?» Хоро-о-ошенькая же меня тогда ждет перспективка!
Утром в гостиничном кафе вновь кофе и круассаны. Сакураи смешно морщит нос над чашкой: «Я вчера был вечером в храме. Священник хочет его чинить, но не знает, то ли заново перестраивать, то ли пытаться спасти то, что есть. Столько вопросов, а ответов я не знаю. Голова разболелась. Ломать жалко и сделать ничего нельзя… Опоры все жуками подточены». «Наверное, это был жук-шашель, — думаю я, — или, еще лучше — жук-усач». Вспоминаю нашего милейшего Шлакоблока, преподавателя материаловедения, который обожал нам рассказывать про страшных вредителей дерева — жука-шашеля и жука-Усача, «последний особо опасен для девочек» — и подленько хихикаю.
Одновременно размышляю, как бы так потоньше намекнуть Сакураи, что мне в Канадзаве понравилось и я бы совсем не против сюда еще заглянуть, и не раз. Пока я неторопливо обдумываю этот тактический момент, Сакураи хитро улыбается и выдает: «А знаешь, мы в этот раз здесь многого интересного не сможем посмотреть. Еще квартал боевых храмов[73] остался и храм ниндзя. Я занят очень в этот раз. Прости уж. Может, еще приедешь сюда с нами?»
В гостиницу заезжает некий человек из мэрии соседнего городка. Он увозит нас к себе — туда, где горы и золотые листья. И старые храмы синто в паутинках и росе. Тихо спят деревянные опоры, пауки охраняют свои владения. В каждом храме нам открывают похожие на гаражи сараи. В них стоят о-микоси. О-микоси — это такой, похожий на маленький храм, паланкин. Их носят по городским улицам во время храмовых праздников-мацури. Сакураи с Косидой крутятся вокруг о-микоси, обмеряют их и обнюхивают. А мне быстро становится скучно. И я, пооколачивавшись возле очередного паланкина вежливые пять минут, отправляюсь в небольшие самостоятельные плаванья по окрестностям. Ноябрь — время «Сити-Го-Сан» — праздника детей трех, пяти и семи лет. Разряженные, словно именинники, в кимоно и с воздушными шариками они идут с родителями в храм. Щелчки фотоаппаратов, счастливые детские мордочки. Это старый обычай. Раньше, когда дети часто умирали, была традиция водить их в храмы синто. Девочек — в три и семь лет, мальчиков — в пять лет. Представлять богам и благодарить за сохраненную жизнь. Просить на будущее. А теперь дети, слава богу, не умирают. Но праздник остался.
Обедаем у горного хребта под канатной дорогой. Вдоль забора на штырьках крутятся детские ветряные мельницы из пластиковых бутылок. Горы зеленые и меховые, разноцветные вагончики канатки тихо тают в их глубине.
В следующем синто-храме мы сидим в задней комнате, пьем чай с прелатом. Полумрак и лучи солнца светят сквозь сёдзи на стол, прямо в тонкую белую чашку. Тонкие белые чайные чашки поданы для нас, а для хозяина — грубая глиняная. И сам хозяин-прелат достоин внимания: крупный, широкоплечий, совсем нестарый мужчина с сильным жестким лицом. Такому бы кирасу носить. А он в шлепанцах, синих штанах-хакама и белой рубашке с широкими рукавами. Рукава западают назад, когда он поднимает руки. Так у женщин бывает иногда. Вот сейчас, кажется, тонкая ткань обнажит нежную белую кожу полных предплечий, изящный локоть и серебряные браслеты на точеном запястье. Но под легкой паутинной тканью не такая рука. Темная и жесткая, жилистая, ширококостная, мощная. Схватит — не вырвешься.
Прелат улыбается.
Он открывает нам очередной сарай с о-микоси. Сакураи с Косидой лезут внутрь, а я иду дозором вокруг старых храмовых деревьев и натыкаюсь на все того же прелата. Прелат в белой рубашке, синих хакама и шлепанцах, с немалым своим весом прыгает, пытаясь дотянуться до верхней задвижки соседнего сарая. Наверное, там стоят еще о-микоси. Открыть хочет. Не достает, хоть и роста немалого. В каждом прыжке он чуть-чуть дотягивается пальцами до верхней щеколды и немного смещает ее. Никто не видит непочтенного поведения почтенного святого отца, кроме одного хитрого охотника на мамонтов. «Охотник» выглядывает из ближайших кустов и тихонько хихикает. Прелат между тем открыл все-таки дверь! За ней — еще три о-микоси! Так, им тут возни часа на два, не меньше. «Охотник» перескакивает через храмовую ограду и удаляется в солнечные поля — искать счастья. А они пускай о-микоси обмеряют хоть до упаду!
Как же, сейчас! Звонок Косиды настигает меня за километр от храма:
— Мы возвращаемся. Ты где?
— Я далеко… Я бегу!
— Жду, — коротко отвечает Косида.
Пускаюсь галопом. Прибегаю минут через десять. Машина местного работника мэрии с Сакураи внутри стоит с заведенным мотором. За ней приткнулась Косидина «тойота». Вскакиваю к Косиде. Трогаемся. Молчим. Вскоре высаживаемся у очередного храма. Выхожу осторо-о-ожненько, тихо-о-онечко, на цыпочках крадусь вперед и вижу, что в конце дорожки, в створе каменных ворот-тории, стоит Сакураи. Солнечные зайчики скачут по земле и веткам, по его лицу, по каменным шершавинам гранитных столбов тории, по лимонно-желтым треугольным листьям гингко и вообще — везде, где только могут.
— Ты где была?
— Далеко, простите… Я не думала, что вы так быстро с ними разделаетесь.
