Что подумали индейцы, когда к ним вернулись свободными те, кого они давно считали рабами? А их переводчик Атхлината, выполнил ли он свою миссию и правильно ли перевел сказанное Кау-джером? А его соплеменники, сумели они понять, как на это надеялся их освободитель, разницу между собственным поведением и поведением белых, которых они хотели уничтожить и которые обошлись с ними весьма милосердно?
Кау-джер так ничего и не узнал, но, будучи человеком, чье великодушие никогда не приносит ему практической пользы, он и не сожалел об этом. Ведь чтобы семя упало на благодатную почву и дало хорошие результаты, прежде всего нужно, чтобы само зерно было отменного качества.
Три дня тянулось на север разбитое, угнетенное войско патагонцев. Наконец, к вечеру четвертого, они пришли к месту своей высадки, а на следующее утро спустили на воду пироги, спрятанные в прибрежных скалах, и отплыли. Но что-то осталось на берегу: на верхушке длинного шеста, воткнутого в песок, покачивался тот самый круглый предмет, который туземцы несли от самой Либерии.
Когда скрылась из виду последняя пирога, остельцы, выйдя на берег, увидели на шесте человеческую голову. Приблизившись, они с ужасом опознали Сердея.
Все были потрясены. Как могло случиться, что он, исчезнувший много месяцев назад, оказался у дикарей? Только одному Кау-джеру было известно, что произошло с бывшим поваром «Джонатана»: Сердей и был тем самым белым человеком, которому индейцы так верили и так страшно отомстили за постигшее их поражение.
На следующее утро усталый отряд тронулся в обратный путь и вечером 30 декабря добрался до Либерии.
Итак, государство Осте познало войну, и его граждане вышли победителями из трудного испытания. Но Кау-джеру предстояло исполнить тяжкий долг.
В тюрьме Паттерсон пережил смену различных настроений. Сначала он не мог сообразить, что с ним приключилось. Понемногу ирландец пришел в себя и вспомнил Сердея, индейцев и их предательство.
Что же случилось потом? Если победили патагонцы, то, без сомнения, они довершили бы начатое и сейчас его не было бы в живых. Но, поскольку он находится в тюрьме, следует вывод, что индейцев разбили. А коли так, то, очевидно, раскрыта и его измена. Что теперь с ним будет? Сначала ирландец задрожал от страха, но, поразмыслив, успокоился. Его могут только подозревать, никаких улик против него нет. Никто не видел его с Сердеем, никто не поймал с поличным на месте преступления. Значит, он еще сможет выйти сухим из воды и даже получить прибыль.
Паттерсон хотел пересчитать золотые монеты, но не нашел их. Куда они запропастились? Ведь не сон же ему приснился. Патагонцы действительно заплатили деньги! Сколько? Точно неизвестно. Если и не тысячу двести пиастров, как было условлено (ведь эти мерзавцы обманули его!), все же не менее девятисот или даже тысячи. Кто же отобрал у него золото? Сами дикари? Нет, скорее всего те, кто арестовал его. Сердце Паттерсона переполнилось гневом и яростью. Индейцы ли, колонисты ли, краснокожие или белые — все они воры и подлецы! Он одинаково ненавидел и тех и других.
С этой минуты ирландец лишился покоя. Снедаемый злобой, он перескакивал от одного предположения к другому, с лихорадочным нетерпением ожидая суда. Дни шли за днями, но ничего не менялось. Казалось, о Паттерсоне позабыли.
Наконец, 31 декабря, спустя более недели с момента заключения, ирландец вышел из тюрьмы под конвоем из четырех человек. Теперь-то все выяснится!… Однако, дойдя до Правительственной площади, он в растерянности остановился.
Зрелище было поистине величественным. Кау-джер хотел устроить торжественный суд над предателем, ибо жизнь наглядно показала губернатору, какую силу придает коллективу общность чувств и стремлений. Разве удалось бы так легко победить индейцев, если бы каждый остелец, не подчиняясь общим законам, поступал, как ему заблагорассудится, не считаясь с остальными? Поэтому Кау-джеру и хотелось укрепить зарождавшееся чувство солидарности, публично заклеймив преступление против общества.
У здания управления воздвигли высокий помост, на котором сидели губернатор, три члена совета и судья — Фердинанд Боваль. Внизу было приготовлено место для обвиняемого. За барьером толпились жители Либерии.
При появлении Паттерсона в толпе раздались громкие негодующие возгласы. Правитель властным жестом восстановил тишину. Начался допрос обвиняемого.
Тщетно пытался он все отрицать. Разоблачить его не представляло труда. Кау-джер перечислял одно за другим предъявленные ирландцу обвинения, начиная с присутствия Сердея среди патагонцев, что было уже установленным фактом.
Узнав о гибели сообщника, Паттерсон содрогнулся. Смерть Сердея показалась ему дурным предзнаменованием.
Преступный сговор подтверждался обнаружением у него золота. Может ли он, по собственному признанию потерявший в прошлом году все свое состояние, объяснить происхождение этих денег?
Ирландец опустил голову. Он понял, что погиб.
После допроса начались судебные прения. Затем был объявлен приговор: Паттерсон приговаривался к пожизненному изгнанию, без права возвращения на территорию Осте. Все его имущество конфисковывалось[116]. Земля, равно как и деньги, полученные за совершенное преступление, возвращались государству.
Приговор был немедленно приведен в исполнение. Ирландца в кандалах[117] доставили на борт готовившегося к отплытию корабля, где он должен было находиться на положении арестанта до тех пор, пока судно не выйдет за пределы остельских вод.
Толпа медленно рассеивалась. Кау-джер ушел в управление. Ему хотелось побыть одному, восстановить душевное равновесие. Кто мог подумать, что он, яростный защитник равенства, станет судьей другим людям? Он, страстный приверженец свободы и враг собственности, будет способствовать дроблению земли, принадлежащей всему человечеству, на отдельные участки и, объявив себя властелином какой-то частицы земного шара, присвоит право запретить доступ на нее одному из себе подобных? Однако Кау-джер сделал именно так, и, хотя это нарушило его душевный покой, он ни в чем не раскаивался, убежденный в своей правоте.
Осуждение предателя явилось как бы завершающим этапом борьбы с патагонцами. Правда, за победу заплатили Новым поселком, превращенным в пепел, но игра стоила свеч: опасность, грозившая всем эмигрантам, и общая борьба связали их такими тесными узами, силу которых они еще не осознали. До всех этих событий Осте был просто колонией, где жили случайно объединившиеся люди двадцати различных национальностей. Отныне они стали подлинными гражданами своей страны, а Остельское государство — их новой родиной.
