— Да так. Шесть лет, говорю, прогуляешь, а пятилетка, значит, мимо носа!..
Под утро разговор перешел на политические темы. Пекарь объяснял, что такое Генуя.
— Это, — говорил он, — так значит. Это — турецкий городок, где наши и ихние собрались. Ну, наши, конечно, одолевали…
Травин храпел.
Антон Иванович долго, всматривался в лицо занесенного полярным ветром сожителя.
* * *
Лето коротко: спешка, суматоха. Некогда ставить вехи — где день, где ночь. Все заняты по горло. Солнце не спит и по суткам ходит в золоте.
Только Травин не находит своего места. Вот уже несколько месяцев, как он в Хабарове. Создалась бытовая неловкость: ел и пил он с общего стола, а пая не вносил. Положение гостя не могло длиться без конца. Стали поговаривать о дармоедстве. Пальцы давно зажили и, следовательно, пора двигаться в путь. Людей занятых раздражало его безделье.
— Я путешествую принципиально без денег, — не раз с пафосом заявлял турист, — и обслуживаю себя собственным трудом.
Поначалу он принялся было расписывать вывески, но все понимали, что в Хабарове, где всего пять избушек, оживающих только на полярное лето, они не к чему. Проезжих не бывает, самоеды не грамотны, — не для троих же русских эти вывески!
Над входом в пекарню значилось — «пекарня». Кому это нужно? Помогал фельдшерице перекладывать печь, шил пояса для самоедов, возился с мотором, прилаживая его к госторговской лодке, но все между прочим, никто его труду серьезного значения не придавал.
Наконец, Травин решил уехать, избрав направление — Вайгач, Новая Земля.
Он выпросил в фактории несколько досок, сохраняемых как особая ценность на случай ремонта пекарни, и приступил к сооружению лодки. Спустя две недели она была готова. С мачтой и парусом, лодчонка, в которой можно было лишь сидеть, причем ноги упирались в нос, а спина касалась кормы. Каждый из нас отказался бы плавать в такой скорлупе даже в пруду зоологического сада.
30 июля с утра разыгрывался шторм. Из Карского по проливу гнало в Баренцево пловучие льды.
Травин чисто выбрился в дорогу и спустил лодку. Сколько ни дергал за обрывки веревок, паруса не слушались. Набежавшей волной подчонку залило, и она беспомощно валялась на гальке, как намокший коробок от спичек. Травин вытряхнул ее и вновь сдвинул к воде.
Хабаровцы высыпали провожать. Гуртом вывалили из чумов самоеды, видевшие велосипед впервые. Неожиданность знакомства так поразила их воображение, что они прозвали травинский велосипед «сухим оленем». Они осматривали его, заглядывая снизу и сверху, сначала даже не без опаски. Попом любовно поглаживали металлический руль, и в самом деле в этой обстановке мятелей и снегов похожий на рога молодого оленя. Они разинули рты, узнавши, что сухому оленю не нужно искать ягель и что на него никогда не садится овод.
— Вот бы легкое житье пошло самоединам, если бы и олешек наших можно было не пастушить, — прищелкивали старики, перемигиваясь друг с другом.
Понятно было их волнение, когда лохматый человек, владелец столь чудесного сухого зверя, уезжал навсегда.
С большими усилиями Травин отошел от берега. Управляя левой рукой веревками, другой вычерпывая воду, он лавировал между льдин. Соленые брызги слепили глаза. Ветер усиливался, волны дыбились все выше и злее. Лодка то вовсе скрывалась, то выскакивала на гребень.
— Какой герой! — восклицала сентиментальная фельдшерица, которой на прощание турист преподнес визитную карточку и фотографию.
В бинокль видели: Травина со всем сооружением у мыса швырнуло на камни. Однако через полчаса он снова упрямо плыл.
На третий день на отливе нашли руль. Позднее стало известно, что у бухты Варнека лодка затонула, но Травин успел выбраться на берег.
— Да, это — не блин испечь, — говорил Антон Иваныч, замешивая в ларе очередное тесто. — Только во лбу нет стыда… Чудаку работать бы. Чего зря кидаться на гибель!
В тундре все кочуют: птица, зверь, человек. Весной — ко льдам океана, в морозы — под защиту лесов. Кочует и тундровая советская власть.
Члены Тундрового Совета пасут оленей, стреляют зверя, расставляют капканы. Кочуют по Большой Самоедской Земле, делая чум от чума подальше, чтобы олени легче находили под снегом ягель и чтобы свободней ловить песца.
Ни дорог (даже, так называемых, «проселочных»), ни телефона, ни адреса. Однако, вести облетают Большеземельскую тундру, обширней Дании в три раза, с радио-быстротой. Работник Комитета Севера А. К. Шенкман, уважаемый ненцами, прозванный «Кожаным Глазом», женился в Архангельске и первым рейсом по открытии навигации прибыл на край тундры, когда еще никто не мог передать этого известия. Ненцы, встречая, поздравляли: «У тебя, Кожаный Глаз, теперь женка есть?» — Лед в Югорском Шаре тронулся 9 июля, а уже утром 12 июля за пятьсот километров от Шара в чумах об этом знали и говорили.
Когда РИК хочет вызвать председателя Третьего Совета, он не пишет повестки и не шлет гонца. Словесно в первый чум:
— Передай там Ваське-председателю, чтобы ехал! Дело есть.
РИК не знает, где в настоящее время «Васька-председатель», не знает и ненец, принявший поручение. Океан снегов беспределен. «Телеграмма» по местонахождению! Спустя три дня, неделю, в зависимости от пути до района, председатель обязательно явится.
Территория Совета — 40 000 кв. километров. Васька управляет землею в семь раз больше Голландии! А всего, по списку Совета, 193 самоедских хозяйства! Один конусообразный шалаш, крытый оленьими шкурами, на площадь в 250 кв. километров! (Иные бедняцкие хозяйства не имеют отдельного чума, живут в две семьи).
Вести бегут от чума к чуму. На рогах оленей, на хвосте песца несутся вести в метели, в туманы, отмечая путь полированными валунами, на которых ледники оставили шрамы.
Весной пустили по тундре устную «повестку»: 2 августа у Юшара в становище Хабарове созывается съезд — и самоеды кочевали, чтобы «делать соборку».
* * *
До открытия тундрового съезда решили провести заседание Совета старого состава.
Повестка: 1. Доклад агента Госторга тов. Канева.
2. Доклад агента «Кочевника» тов. Евсюгина.
3. О коллективизации.
Заседание открыл секретарь Совета, грамотный ненец Игнатий Талеев.
Председатель — тот самый «Васька» — сидит на скамье и усиленно нюхает табак: он не умеет обращаться с собранием.
Маленькая однокомнатная изба, как курная баня, битком напихана людьми. Члены Совета — в малицах, в пимах — на скамьях, на полу, гроздьями свисают с двухъярусной койки (во всех хабаровских домиках койки, в целях экономии места, прикреплены к стене одна над другою, как в каютах пароходов).
