— Да, — прибавил господин Янар, — и моя сестра показала, что, если нужно, она умеет стрелять.
— Какая женщина, — пробормотал ван Миттен.
В это время проблески зари осветили горизонт, и в первых лучах дня стали вырисовываться неподвижно застывшие в небе облака.
— Но где мы находимся, друг Селим? — спросил господин Керабан. — И как вы попали в это место, куда завлек нас предатель?
— И далеко ли от нашего пути?
— Нет, друзья, нет! — ответил Селим. — Вы как раз на пути в Скутари, только в нескольких лье от моря.
— Да… — промычал Керабан.
— Берега Босфора вон там! — добавил Селим, указывая на северо-запад.
— Берега Босфора? — удивился Ахмет.
Путники стали подниматься по скалам на плато, простиравшееся над ущельем.
— Посмотрите… посмотрите! — сказал Селим.
И действительно, в этот момент имело место любопытное природное явление — в результате простого преломления лучей вдали обрисовывались столь вожделенные берега. По мере наступления дня мираж мало-помалу показывал то, что находилось за горизонтом. Можно было подумать, что холмы, округлявшиеся по краям Равнины, начинали погружаться в землю.
— Море! Это море! — закричал Ахмет.
И все повторили вслед за ним:
— Море! Море!
И хотя это был только мираж[344], но море действительно находилось невдалеке, всего в нескольких лье.
— Море! Море! — не переставал повторять господин Керабан. — Но если это не Босфор, если это не Скутари, а сегодня последний день месяца…
— Это Босфор! Это Скутари! — выкрикнул Ахмет.
Мираж стал более четким, и теперь на дальнем плане горизонта обрисовывался весь силуэт города, построенного амфитеатром.
— Ей-богу, это Скутари! — повторил Керабан. — Вот его панорама, господствующая над проливом! А вот и мечеть Бююк-Джами!
Да, это действительно был Скутари, который Селим покинул три часа назад.
— В дорогу, в дорогу! — воскликнул Керабан.
И, как добропорядочный мусульманин, который во всем признает величие Аллаха, он прибавил, поворачиваясь к восходящему солнцу:
— Ля иляха илля-ллах!
Через минуту маленький караван уже устремился к дороге, ведущей вдоль левого берега пролива. Спустя четыре часа, 30 сентября, в последний день, назначенный для свадьбы Амазии и Ахмета, господин Керабан, его спутники и его осел, закончив объезд Черного моря, появились на высотах Скутари и приветствовали своими криками берега Босфора.
в которой ван Миттен пытается разъяснить положение благородной Сарабул.Вилла господина Керабана возвышалась в одном из самых благословенных мест, которые только можно вообразить.
Общеизвестно, что Скутари представляет собой азиатское предместье Константинополя — древний Хрисополис. Ничто не может дать представления о великолепии панорамы, единственной в мире, на которую открывались окна виллы богатого негоцианта: мечети с золотыми крышами, пестрота кварталов, где теснится население в пятьдесят тысяч, пристань, огромная завеса кипарисов кладбища Скутари — излюбленного места отдыха богатых мусульман, гора Булгурлу, расположенная в одном лье оттуда и господствующая над всем ансамблем. Он позволяет обозревать Мраморное море, залив Никомедии[345] и Босфор.
Всему этому внешнему великолепию, садам, расположенным террасами, прекрасным деревьям, платанам, букам и кипарисам, покрывавшим тенью обиталище, достойно соответствовала сама вилла. Воистину жаль было бы отказаться от такого райского уголка из-за неуплаты повседневных нескольких пара, которыми теперь облагались каики Босфора!
Был полдень. Уже приблизительно три часа хозяин дома и его гости находились на вилле. Приведя себя в порядок, они отдыхали от перенесенных дорожных тягот. Керабан, гордый своим успехом, насмехался над Муширом и его оскорбительными налогами. Амазия и Ахмет были счастливы, как и полагается невесте и жениху, которые вот-вот поженятся. Неджеб олицетворяла собой воплощение веселья. Бруно чувствовал себя на седьмом небе оттого, что уже начал толстеть. Правда, ему мешала тревога за хозяина. Низиб оставался, как всегда, спокойным. Господин Янар выглядел более диким, чем когда-либо, хотя и неясно почему. Благородная Сарабул исходила от ван Миттена — столь же властная, как и в столице Курдистана. Наконец, сам ван Миттен казался достаточно озабоченным, размышляя о финале этого приключения.
Радуясь прибавлению своего веса, Бруно отнюдь не выдавал желаемое за действительное. Он позавтракал столь же обильно, сколь и роскошно. Это еще не был тот знаменитый обед, на который господин Керабан шесть недель назад пригласил своего друга ван Миттена, но даже просто завтрак был великолепен! Теперь все гости, собравшись в самом очаровательном салоне виллы, широкие окна которой выходили на Босфор, оживленно разговаривали, поздравляя друг друга.
— Мой дорогой ван Миттен, — говорил господин Керабан, расхаживая по салону и пожимая руки своим гостям, — я пригласил вас на обед, но не нужно сердиться на меня, если время обязывает нас…
— Я не жалуюсь, друг Керабан, — ответил голландец. — Ваш повар превзошел всех известных мне поваров.
— Да, очень хорошая кухня, действительно очень хорошая! — прибавил господин Янар, который съел больше, чем следует даже курду с большим аппетитом.
— Лучше не приготовили бы и в Курдистане, — сказала Сарабул. — И если когда-нибудь вы, господин Керабан, посетите нас в Мосуле…
— Ну, как же! — воскликнул негоциант. — Я конечно же приеду, прекрасная Сарабул, повидать вас и моего друга ван Миттена!
— И мы постараемся, чтобы вы не тосковали по вашей вилле… как и вы о Голландии, — прибавила любезная женщина, поворачиваясь к своему жениху.
— Рядом с вами, благородная Сарабул… — начал ван Миттен, но не сумел закончить свою фразу.
Затем, когда любезная курдчанка направилась к окнам салона, выходящим на Босфор, он сказал Керабану:
— Думаю, что наступил момент сообщить ей, что эта свадьба недействительна.
— Столь же недействительна, ван Миттен, как если бы ее никогда не было!
— Вы, Керабан, конечно, поможете мне немного в этой задаче… которая достаточно трудна?
— Гм… друг ван Миттен, — сник негоциант. — Это очень личные дела… и заниматься ими нужно тет-а-тет[346].
— Черт возьми! — выругался голландец. Он уселся в углу, чтобы выбрать наилучший в его положении способ действия.
— Достойный ван Миттен! — сказал Керабан своему племяннику. — Какая сцена предстоит ему с его курдистанкой!
