Он вышел из палаты в коридор. Ему хотелось поговорить со мной наедине. Все-таки расставались мы почти на полгода. Он похудел, глаза потеряли блеск, и нелепый больничный халат сидел на нем мешком.
Мы подошли к окну. Во дворе холодный ветер срывал с деревьев последние пожухлые листья.
— Значит, уплываешь? — спросил Юрий, но я чувствовал, что он думал о чем-то своем.
— Уплываю…
Он прислонился лбом к холодному стеклу.
— Вот уже листья у нас совсем опали… А у тебя впереди край вечного лета… океан…
Мы помолчали.
— Никогда не видел океана… — тихо сказал он.
Мой брат объездил, а в основном облетал всю нашу страну вдоль и поперек — не был только на Дальнем Востоке. На его счету, наверное, сотни тысяч летных километров. Такая у Юры служба — постоянно быть в дороге.
За годы скитаний немало случилось у него приключений, порой опасных, он привык ко всему этому и не тяготился скитальческой судьбой. Но ему всегда казалось, что настоящие испытания для настоящего мужчины только в океане. И так хотелось однажды постоять на берегу океана и полюбоваться океанской волной. Он собирал книги, и среди них было много о море.
— Не забудь моему Андрейке привезти марки! Ты обещал! С каких-нибудь неведомых островов. Я хочу, чтобы он знал, как велик наш мир.
Простившись со мной, он медленно, сутулясь пошел по длинному больничному коридору в его сумеречную вечернюю даль. Мог ли я знать тогда, что брат мой в эти минуты уходил от меня навсегда?
Я вернулся из плавания по Тихому океану через полгода. Во Владивостоке на рейде мне сказали, что брата у меня уже нет. В некрологе было сказано: «При исполнении служебных обязанностей…»
Он оставил мне своего сына, моего племянника Андрея, который любил собирать марки…
Однажды «Правда» поручила мне написать очерк об Иване Дмитриевиче Папанине. Он командовал всем научным флотом страны. Я пришел к нему в кабинет, как в музейный зал, где собраны реликвии. На стене висела огромная, от пола до потолка, карта Мирового океана, и к ней почти по всей ее площади были прикреплены маленькие модельки кораблей — это был папанинский флот в пути: у берегов Южной Америки и у кромки арктических льдов, в бескрайних просторах Тихого океана, откуда я только что вернулся, и возле островов Индонезии… Вдоль стен кабинета стояли под стеклянными колпаками модели прославленных кораблей науки, за стеклами шкафов белели окаменевшими бутонами огромные кораллы. Со стен свисали морские вымпелы. Казалось, вот-вот за широким окном кабинета раздастся плеск морской волны.
Но во всю эту торжественную обстановку вроде бы не вписывался облик хозяина кабинета, небольшого роста, плотного человека с открытым, постоянно готовым к улыбке лицом, с маленькими добродушными усиками, которые были неизменным дополнением к его улыбке. Передо мной был легендарный человек, чья судьба стала частью истории нашего Отечества, да и вообще мировой цивилизации. Столетия пройдут, а в книгах непременно будет присутствовать имя Папанина, командира первого в истории отряда людей, отважившихся высадиться на дрейфующей льдине на самом Северном полюсе и с огромным риском для жизни прозимовать на ней.
Этот прославленный человек, командующий многочисленным научным флотом, контр-адмирал, дважды Герой Советского Союза, доктор наук, с первых минут знакомства вел себя так, будто я навестил своего доброго пожилого дядюшку в его хлебосольном старосветском доме, чтобы погонять с ним душистые чаи и потолковать о приятном. Он и в самом деле, встав из-за стола, подошел к двери, приоткрыл ее и кому-то крикнул:
— Веруша! Нам чайку! И покрепче!
С того дня я часто бывал в этом кабинете. И не только по делу. Всегда испытывал радость от общения с удивительным, многосторонне одаренным, исполненным неизменной бодрости и неповторимого «папапинского» юмора человеком.
Когда я вернулся из полугодового плавания в Тихий океан на «Витязе», он, узнав о моей беде — смерти брата, при встрече спросил:
— А мальчишка-то на тебе остается?
— На мне. Буду вместо отца.
Он кивнул, помолчал, негромко произнес:
— У меня своих детей нет. Но я всегда думал о молодых. Баловать их нельзя. Но на первых порах поддерживать обязательно. Подтолкнуть, чтобы в плавании взяли верный курс, — он поднял задумчивые узковатые глаза на карту на стене. — Знаешь что? Сделай его моряком! А? Сделай! Коль будет моряком — будет стоящим человеком.
Решил все случай. А может быть, и не случай, может быть, была здесь предопределенность судьбы.
Однажды мы ехали с Андреем из района Сокола в район Речного вокзала, где Андрей жил со своей матерью и бабушкой. Возле Водного стадиона троллейбус испортился, пассажиров высадили. Был отличный осенний день, рощи, расположенные вдоль Химкинского водохранилища, полыхали золотом.
— Пойдем пешком! — предложил я. — Спустимся к берегу водохранилища. Взглянем на водный простор. На него иногда полезно поглядеть — мысли очищает.
На берегу мы увидели небольшой причал, а возле причала небольшое белое судно — пассажирское, судя по высоким бортам, морского плавания. На борту прочитали: «Васил Коларов».
Я глазам своим не поверил. Неужели он? Тот самый, на котором когда-то я уходил в море из Феодосии? Подошел ближе, пригляделся повнимательней — он! Вот ближе к корме иллюминатор моей каюты — тогда был легкий шторм, и волна временами облизывала его своим пенистым языком.
Как же он, морской скиталец, очутился здесь, в глубине континента, в речных водах, которые тесны даже для него, маломерка?
Возле причала стоял на берегу одноэтажный дом, а у его двери висела вывеска «Московский клуб юных моряков и полярников». И стало ясно: отслуживший свое в Черном море, пассажирский теплоход пригнали в Москву и отдали ребятам — пусть послужит и им уже в тихих подмосковных водах.
Из дома вышли два подростка в морских бушлатах и фуражках с якорями.
— А кого принимают в клуб? — спросил я их.
Они бросили придирчивый взгляд на Андрея, как бы оценивая: стоящий ли?
— Принимают тех, кто хочет в море.
Мы вышли на причал. У трапа стоял вахтенный — такой же подросток, как и те двое, тоже с суровым непроницаемым лицом и в фуражке с якорем.
На трап он нас не пустил:
— Посторонним запрещено!
Мы прошлись по причалу вдоль борта судна. Борт отсвечивал на солнце свежей краской, а иллюминаторы отдавали голубизной — до того были вычищены и вымыты.
— Хочешь, Андрей, я расскажу тебе об этом судне и о человеке, имя которого оно носит?
