Пастыри обменялись учтивыми улыбками.
— Ах, право, я только в меру своих малых сил выполнил священный долг, — ответил господин аббат, обмахиваясь веером. Веера были пароходные, совершенно одинаковые. — Но если вы желаете, то извольте. Я готов, хотя и не скрою — мне это нелегко.
Минуту он размышлял, глядя на мягкий коврик.
— В моем приходе жил фельдшер, некий Лулеле, человек ученый и набожный. Я всегда чтил его и всемерно оказывал знаки своего уважения, конечно, вполне по заслугам: сей человек являлся образцом для всех прихожан. И представьте же мое удивление, когда во всех отношениях достойный сын церкви на исповеди поведал, что он желает зла бельгийцам и не раскаивается в этом. «Почему же, сын мой? — спросил я. — Бельгийцы — ваши старшие братья». — «Они угнетателя моей родины, и, желая им зла, я не перестаю быть христианином». — «Вся власть от бога», — возразил я ему очень строго. Он думал неделю, а на следующее воскресенье после исповеди мы возвращались из церкви вместе, и он вдруг сказал: «Писание, как всегда, право: тысячу лет существовала наша власть и была от бога, полсотни лет нами от бога правят иностранцы, а когда в губернаторский дворец войдут конгомани, то наша власть на тысячу лет тоже будет божьей. Небеса благословляют только силу, и если мы хорошо подготовим восстание, то и наша власть получит благословение бога». Признаюсь, я растерялся и не знал, что ответить. Через неделю я произнес проповедь на речение: «Царство мое не от мира сего». «Э-э, господин аббат, вы напрасно спорите, — сказал мне Лулеле, — святое писание, как всегда, право: установив свою власть на земле, наш народ получит больше времени для размышлений о небе». Так он упорно старался ставить меня в тупик и не отступал от своих греховных мыслей. Я долго разубеждал его, но напрасно. Чтобы лучше понять его мысли и потом легче вернуть эту заблудшую овцу в лоно церкви, я стал почаще беседовать с отступником, пока однажды он не предложил мне войти в его тайную организацию, которую он назвал Союзом борьбы за освобождение Конго. По его мнению, я мог бы распространять идеи этой организации среди паствы. «Она нуждается и в грамотных людях, и в народных массах, — убеждал он меня. — Как Христос взял в руки вервие и выгнал торговцев из храма божьего, так и народ должен взять в руки оружие и выгнать бельгийцев за порог родины».
— Он был начитанным человеком?
— Он был верующим и хорошо знал святое писание. Но заботился лишь о земном, о временном. Разве не о своей вечной душе печется истинно верующий?
— Конечно же, конечно, господин аббат.
— Пока сей муж был только заблудшей овцой, я терпеливо старался разубедить его. Но когда услышал о преступной организации, во главе которой, по своей гордыне, он сам поставил себя, я твердо сказал себе: «Поражу пастыря, и разбежится стадо».
— Как вы правы, ах, как правы, господин аббат! О, сколько в вас прямоты, честности и доброты!
— Смиренно я доложил обо всем господину жандармскому капитану ванден Бошу. Оказывается, за ним давно следили. Но на допросах Лулеле отрицал все. Тогда господин капитан вызвал меня. Я стоял за дверью и слышал, как офицер сказал ему: «От нас, черные бестии, вы неплохо прячетесь, но черные носы вас вынюхивают быстро. Твоего посланца в Восточной провинции сразу учуял и схватил через свою агентуру мсье Чонга. Знаешь такого в Стэнливиле? С этого и начался твой провал, а здесь, в Леопольдвиле, тебя удачно подсек другой рыболов. Смотри!» И господин капитан распахнул дверь. Лулеле вскрикнул, закрыл лицо руками и повалился на пол.
Но я осенил себя знамением христовым, собрался с силами и обличил нечестивца и развратителя во имя бога…
— Вы поступили как истинный пастырь: больную овцу изгоняют из стада, чтобы спасти здоровых! — с чувством произнес отец Доменик. — Вы спасли человеческие души, добрый господин аббат, и бог, вы теперь видите это сами, уже вознаграждает вас! Верьте: именно всевидящий внушил его святейшеству мысль призвать вас в Европу и поднять выше к апостольскому престолу!
Широким жестом он обвел рукой всю каюту. Затем легко спрыгнул с постели и обнял говорившего. Минуту они восторженно смотрели друг другу в глаза. Потом оба перекрестились, прочли молитвы, громко сказали «аминь» и снова присели на кровати.
— Но ради малых сил я возложил на себя тяжелый крест, преподобный отец, — задумчиво начал опять господин аббат. Священник отложил веер: было заметно, как сильно он переживает случившееся. — Когда Морис Лулеле понял, что после моего показания судьба его решена, он гордо выпрямился и твердо сказал господину капитану: «Я знаю, что скоро умру. Разрешите мне сделать последнее заявление». — «Да, — отвечал офицер, — если ты будешь говорить правду». — «Только правду! Клянусь! Записывайте!» Господин капитан взял лист бумаги и перо. «Говори!» — «Мое завещание всем конгомани и всем правительственным чиновникам Бельгии в Конго», — начал смертник торжественным голосом, медленно, чтобы капитан ванден Бошу мог точно записывать его слова.
«Я знаю и всей душой чувствую, что рано или поздно мой народ как один человек поднимется, чтобы отвоевать свое достоинство на родной земле. Он навсегда сбросит цепи и станет свободным. Во всех уголках мира справедливые и честные люди всегда будут рядом с миллионами конгомани, которые не прекратят борьбы, пока в нашей стране останется хоть один колонизатор или его наемник. Аминь». Преступник смолк, а господин капитан все еще сидел с пером в руке над листом бумаги. Он оцепенел от удивления. Допрос был прерван на час, в течение которого мсье капитан только бормотал себе под нос: «До чего мы дожили? Куда катимся?.. В подземной камере африканской тюрьмы бельгийский офицер слышит такие слова… А что будет завтра?..» Да, преступник нанес представителю власти тяжелый удар. В конце концов офицер пришел в себя, собрался с силами и принялся за дело. На его лице была теперь решимость. «Ладно, собака, теперь назови своих сообщников». Но заблудший не сознавался и не хотел открывать имен совращенных им людей. Ах, это было ужасно, как это было ужасно!
Господин аббат вздрогнул и нервно передернул плечами.
— «Назови шесть фамилий!» — приказывал ему один из помощников капитана, некий господин Жозеф Балео, сержант жандармерии, достойнейший человек и христианин, хотя, из-вините, негр. «Угуру, угуру, угуру, угуру, угуру, угуру», — спокойно отвечал тот. Часами одно и то же. Потом упрямец уже не мог стоять. Его поднимали, но он твердо повторял свое. Пришлось прервать допрос, сначала на три дня, потом на семь, потом на десять. Сила заблуждений казалась ужасной, поистине дьявольской. Изверг измучил нас, правая рука господина капитана распухла и покрылась синяками.
