Для их нетребовательных взглядов и суша являла все, чего можно было пожелать. В первом порыве энтузиазма много толковали о том, чтобы только с окрестных полей снимать ежегодно десять тысяч хогсхедов сахарного тростника, а самые пылкие колонисты считали лишь делом времени открытие легендарных золотых залежей, столь долго охранявшихся испанцами. «Почва богата, — писал один колонист, — воздух добрый и умеренный, вода сладкая, и все вместе делает местность здоровой и удобной». Тот же автор дневника воображал себя, как видно, в некотором роде ботаником, поскольку добавлял: «В этих местах произрастают мириады чудовищных растений, попирающие все прежние методы ботаники», и хвастал, что ему приходилось сдерживать себя, составляя ботаническую коллекцию, «поскольку если бы я собирал все образцы, их хватило бы загрузить „Сент-Эндрю“, так как иные листья превосходят три локтя длиной».
Но не все поселенцы проявляли столь возвышенно научный подход к новой колонии. Разведывательные партии, руководствовавшиеся более меркантильными интересами, отправились под началом командора Пенникука и капитана Аллистона на поиски пресловутых кампешевых рощ Уофера. Тут их постигло первое разочарование. Партии возвратились ни с чем, и командор грустно отметил в своем журнале: «Приказано было капитану Пинкертону и мне с капитаном Аллитсоном (sic!) выйти вдоль реки Агра на поиски никарагуанского дерева, расположенного примерно в полутора милях от Золотого острова. 27 (ноября) капитан Пинкертон и я вернулись и сообщили, что не сумели найти этого дерева. И у нас есть основания думать, что капитан Аллитсон не найдет его, как и другие здесь». Пресловутый шанс возместить все расходы на экспедицию одним махом растаял, хотя шотландцы еще не пали духом. Их прибытие оказалось удачно приурочено к концу лета, когда перешеек производит наилучшее впечатление. Яркая зелень лесов, сочные листья растений, изобилие диких животных и калейдоскоп тропических птиц очаровали пришельцев из серой, унылой Шотландии. Для них Дарьен был страной лотоса, где целебный воздух и жирная тропическая почва сулили богатый урожай и легкую жизнь. Они не могли знать, что мягкая почва тропиков быстро истощается от беспорядочной вспашки и что поддерживать ее плодородие — тяжкий труд. Также дилетанты-ботаники не догадывались, что «чудовищные растения» — свидетельство сырого и жаркого, неприятного климата и что здешние условия неблагоприятны для северного земледелия, зато служат отличной питательной средой для лихорадки. Ослепленные шотландцы наградили новую колонию величайшим комплиментом, какой могли изобрести: они назвали место Каледонией, а новое поселение — Новым Эдинбургом.
На такой высокой ноте шотландцы принялись обживать дикие места. Для начала большинству колонистов приказано было оставаться на борту, а отряды в сорок человек с каждого судна высадились на берег с топорами, веревками и пилами, чтобы расчистить заросли и возвести временные укрытия для тех, кто захворал в пути. Затем высадили больных, выгрузили палатки, мебель и прочее снаряжение, и наконец баркасы доставили на берег основную часть колонистов. Первым делом, по мнению совета, следовало поставить форт на оконечности полуострова, поскольку ходили слухи, что французы и испанцы намереваются послать экспедиции для вытеснения вторгшихся в их вест-индские владения шотландцев. Поэтому был спешно выстроен форт, названный, само собой, «форт Сент-Эндрю» — несколько любительское сооружение, поскольку эдинбургские директора отчего-то забыли отправить с первым флотом военных инженеров. Тем не менее у флота позаимствовали батарею из шестнадцати 12-фунтовых орудий, и, после того как пушки водрузили на низкой платформе, нацелив на подходы к гавани, новый форт оказался вполне способен отогнать любой корабль, если бы тот попытался пройти за Золотым островом. Для защиты форта со стороны суши возвели брустверы и парапеты и выкопали небольшой ров около девяти футов глубиной и двенадцати шириной. За периметром шотландцы энергично вырубали все деревья и кусты, в которых мог бы укрыться враг. Однако слабой стороной форта было отсутствие пресной воды внутри укреплений. Ближайший ручей протекал по ту сторону рва. Все же командор Пенникук был настолько воодушевлен этими воинственными приготовлениями, что отметил в своем журнале: «Мы теперь в таком состоянии, что ничего так не желаем, как атаки со стороны испанцев», и приказал построить суда на якоре в боевую цепь поперек входа в гавань.
По крайней мере, нападение местных аборигенов не угрожало каледонцам, как они теперь себя называли. Оптимистические предсказания Лайонела Уофера относительно дружелюбия индейцев оказались даже слишком верными. Едва флот подошел к берегу, местные вожди вышли навстречу на своих каноэ, чтобы приветствовать колонистов на дикой смеси языков: куна, ломаный французский, дурной испанский и еще худший английский. Из их взволнованных речей шотландцы кое-как уразумели, что куна рады колонистам, потому что видят в них союзников против испанцев, в последнее время присылавших на территорию куна вооруженные отряды. К тому же, само собой, прибытие флота компании давало отличный повод для праздников, пиров и попоек, столь любимых индейцами. Так что глазам шотландцев представился парад неизбежных губных пластинок, ласковых наложниц и ослепительно раскрашенных тел знатных куна, прибывавших издалека, чтобы показать себя и оказать почет белым людям, явившимся на жительство в эти места.
Поначалу шотландцы держались строго официально, отвечая через своего испаноязычного переводчика ходульными комплиментами и чопорными речами, но, когда новизна впечатлений несколько приелась, они стали смотреть на куна как на буйных невоспитанных детей и уже не воспринимали их как серьезных союзников. Они дали аборигенам крепкие напитки, заметили их действие и начали забавляться, нарочно подпаивая индейцев в надежде, что те свалятся в воду, спускаясь с палубы кораблей в свои каноэ. Другие колонисты занялись обменом фабричных товаров и тканей на индейские диковинки и составляли коллекции калабашей, ожерелий, наконечников стрел и тому подобного. Один предприимчивый колонист умудрился даже заполучить у куна чехол для пениса, который Пенникук отослал на родину другу, описав его в прилагавшемся письме как «маленький серебряный инструмент, каковой я умоляю скрывать от взглядов прекрасного пола, поскольку если они будут мерить страну по величине этого инструмента, им, как я уверен, не захочется посещать эти места».
Однако пока шотландцы восхищались благородством, мужеством и добродушием куна, совет Каледонии запоздало осознавал, что у индейцев нет никаких ценностей, которыми они могли бы расплатиться за товары компании. Те партии преисполненных надежд шотландцев, что отправились с проводниками куна на поиски золотых копей, вернулись со стертыми ногами и утраченными надеждами, а другие колонисты, побывавшие в деревнях куна в надежде найти обширные поля и нивы, по возвращении уныло описывали простые шалаши и жалкие клочки банановых плантаций. Кроме того, некоторые шотландцы упорно считали куна шайкой дикарей, только и мечтающих перерезать их ночью. Эти «Кассандры» предостерегали, что индейцы по простоте своей с той же готовностью станут помогать и испанцам, которые явятся для нападения на Каледонию.
