Он сделал паузу, тщетно ожидая ответа правителя. Затем, обескураженный его упорным молчанием и желая показать, что высказался полностью, закончил:
— Вот так.
— Это все? — спросил в третий раз Кау-джер.
— Да…— ответил тот.— Хотя и не совсем… Ну, в общем, можно считать, что пока все.
Губернатор пристально посмотрел в настороженные глаза делегатов и спокойно заявил:
— Вот мой ответ. Вы явились в Осте против нашей воли. Даю вам двадцать четыре часа для безоговорочной капитуляции. После указанного срока я приму соответствующие меры.
По его знаку к нему подошел Хартлпул в сопровождении десяти стражников.
— Хартлпул,— приказал Кау-джер,— выведите этих людей!
Делегаты были озадачены, ошеломлены ледяным спокойствием губернатора и, окруженные колонистами, покорно удалились.
Но когда они вернулись к тем, кого обозначали словом «джентльмены», тон их резко изменился. Отчитываясь в выполненном поручении, они, дав волю накопившемуся и подавляемому до тех пор гневу, разразились шквалом бранных слов и страшных проклятий.
Это невообразимое красноречие возымело свое действие на толпу. Вскоре по донесшемуся дикому реву Кау-джер понял, что его ультиматум обнародован. К ночи волнение несколько улеглось, и все-таки до самого утра раздавались отдельные злобные выкрики невидимых в темноте пришельцев. Вероятно, они решили добиться своего и заночевали под открытым небом.
Остельская милиция дежурила всю ночь с оружием в руках.
Чужеземцы действительно не ушли из Либерии. Многие из них, утомленные ожиданием предстоящего сражения, улеглись прямо на земле, и утром улицы города, казалось, почернели от массы людей, лежавших вповалку на мостовой. Но при первых же солнечных лучах вся эта орава вскочила на ноги, неистово шумя и чертыхаясь.
Дома на улицах, занятых бандитами, казались необитаемыми. Если какой-нибудь любопытный остелец, приоткрыв ставни, выглядывал наружу, дикое улюлюканье сразу же вынуждало его захлопнуть окно.
Не договорившись о дальнейших действиях, мятежники продолжали бурно обсуждать создавшееся положение. Их число все увеличивалось и теперь доходило примерно до четырех-пяти тысяч. Разосланные ими ночью во все стороны гонцы привели подкрепление. Старатели из района Золотого Ручья уже прибыли в Либерию, но тем, кто находился в центральной части острова или на его северо-восточной оконечности, для этого потребовалось бы от одного до нескольких дней пути.
Их единомышленники, уже вторгшиеся в город, поступили бы умнее, дождавшись остальных. Тогда число бунтовщиков достигло бы десяти — пятнадцати тысяч, и положение Либерии, и так достаточно тяжелое, стало бы безнадежным.
Но горячие головы не смогли терпеливо выждать нужного момента.
Чем ближе был полдень, тем сильнее разгорались страсти. Возбуждение усталой толпы, подстегиваемое речами ораторов, все усиливалось.
К одиннадцати часам волнение накалилось до предела, и внезапно, в едином порыве, захватчики бросились на остельскую милицию. Та направила на них штыки. Нападавшие поспешно отступили, потеснив последние ряды. Во избежание случайного кровопролития Кау-джер отвел свои отряды, которые, точно выполнив отступательный маневр, заняли позицию перед управлением. Таким образом, улицы, выходившие на площадь, опустели. Золотоискатели, ошибочно истолковав истинный смысл этой акции, разразились оглушительными победными криками.
Пространство, освободившееся после отхода остельской милиции, моментально заполнилось бесновавшейся толпой. Однако торжествовать было еще рано. Милиция все так же преграждала ей путь. Тысяча человек, подражавших невозмутимости и выдержке Кау-джера, неподвижно стояла на месте с ружьями у ног. Золотоискатели хорошо знали, что у колонистов были усовершенствованные американские карабины[142], обойма[143] которых вмещала семь патронов. Итого — не менее семи тысяч выстрелов в минуту, при этом — в упор. Тут было над чем призадуматься даже самым отчаянным!
Сцена была поистине трагическая. По краям площади — разнузданная, ревущая, тысячеустая толпа, размахивающая кулаками, издающая нечленораздельные вопли. А на расстоянии тридцати метров, как раз напротив,— застывшие ряды остельской милиции, выстроенные в боевом порядке вдоль фасада управления. Позади нее — Кау-джер, в полном одиночестве на последней ступеньке лестницы. С тревогой наблюдая за непрерывным движением толпы, он пытался найти какой-то мирный выход из создавшейся острой ситуации.
Вдруг колонисты заметили среди золотоискателей знакомое лицо. Нападавшие вытолкнули вперед Кеннеди, по наущению[144]которого они пустились в эту опасную авантюру. Именно он сообщил им об истечении срока полномочий губернатора, подговорил их требовать прав гражданства и участия в выборах, уверяя, что покинутый всеми Кау-джер не сможет им противиться. А в действительности все обернулось иначе, и, натолкнувшись на вооруженное сопротивление, авантюристы справедливо рассудили, что тот, кто привел их под выстрелы, должен получить пулю первым.
Бывший матрос, жаждавший мщения, оказался в невыгодном положении. Куда делась вся его былая прыть! Бледный, дрожащий от страха, он имел теперь жалкий вид.
Но бандиты бесновались еще пуще. Нарастающий гнев заставил их перейти от угроз к действиям. На неподвижные отряды милиции обрушился град камней. События явно принимали скверный оборот. Несколько колонистов было ранено. Кау-джеру камень попал в голову. Он покачнулся, но спокойно вытер кровь, струившуюся по лицу, и опять замер на своем посту, наблюдая за действиями разъяренного сброда.
Целый час бушевал смертоносный каменный град. Затем нападавшие, убедившись, что так они ничего не добьются, как будто утихомирились. Камни летели реже, и казалось, что скоро все стихнет, как вдруг в толпе раздался дикий вопль. Что случилось? Кау-джер тщетно пытался разглядеть, что делается на соседних улицах. Там, вдали, происходило что-то необычное. Только через несколько минут стала понятна причина этого волнения.
Три золотоискателя огромного роста, прокладывая себе дорогу локтями, вышли вперед, словно показывая, что им наплевать на выстрелы. В самом деле, они могли не бояться пуль, ибо несли перед собою заложников, закрываясь ими, как щитами.
Бандитам пришла в голову дьявольская мысль: взломав двери какого-то дома, где жила молодая мать с ребенком и сестрой, они схватили обеих женщин и малыша. Теперь, прикрываясь своей живой ношей, они нагло шли на остельцев. Кто посмеет спустить курок, если первые же пули поразят невинные существа?
