Первые демонстрации рабочих и студентов появились в центре Каира во второй половине дня 18 января. Сначала они носили мирный характер. Однако к вечеру страсти разбушевались и разъяренные толпы начали крушить все, что попадалось им на пути. Манифестации набирали силу.
В это время президент находился вне Каира. Получив в Асуане сообщение о начавшихся народных волнениях, охвативших не только столицу, но и Александрию, да и все крупные египетские города, Садат немедленно вылетел в Каир. Однако обстановка была настолько тревожной, что президентский самолет в течение двух часов кружил над столицей, не совершая посадки. Служба безопасности не была уверена в том, что власти контролируют положение в стране.
Именно в этот момент и был отдан приказ полиции и войскам открыть огонь по демонстрантам. Официальные органы информации заявляют, что во время январских событий было убито 80 и ранено 200 человек. Однако корреспонденты ряда иностранных, и в первую очередь западных, газет и журналов, находившиеся в эти дни в Каире, отмечают, что эти цифры сильно занижены.
Днем 19 января правительство вынуждено было аннулировать свое решение об отмене дотаций на предметы первой необходимости. Тем не менее народные выступления не прекращались. Вечером этого дня на всей территории Египта было введено военное положение.
Каир превратился в безлюдную пустыню. Движение замерло. Лишь на перекрестках расхаживали солдаты в форме специальных войск с автоматами наперевес.
Однако, несмотря на предпринятые меры, и в этот день на окраинах Каира продолжали звучать отголоски народного гнева. Объектами народного возмущения становились те места, которые в сознании народа были связаны со сладкой жизнью «жирных котов» инфитаха. Толпы разгромили несколько ночных клубов и казино на улице Пирамид, где египетские нувориши за ночь проигрывали в рулетку десятки тысяч фунтов.
Исследователь садатовского Египта Гали Шукри пишет: «Каковы были формы народного насилия в январе 1977 г.? В деревне были прерваны коммуникации, захвачены представители власти, в городах организовывались демонстрации. Все развивалось, как в дни революции 1919 г., с той только разницей, что в 1977 г. число демонстрантов в египетских провинциях намного возросло. В городах толпы народа направлялись к полицейским участкам, казино, отелям, резиденциям ответственных лиц — словом, в места, которые символизировали социальную несправедливость и лицемерную мораль. Они направлялись к кооперативным лавкам, продовольственные товары которых разворовывались бюрократами и прихвостнями властей. Они направлялись к американскому университету, расположенному в центре Каира. Нет необходимости говорить о том, что он символизирует. В то же время ни один египетский университет, ни одна школа не подверглись ни малейшему насилию».
Январские события явились полной неожиданностью как для Садата, так и для его западных друзей и покровителей. В своих публичных выступлениях Садат в свойственной ему демагогической манере пытался принизить значение январского народного восстания, свести его к выступлению хулиганствующих элементов. Одновременно в полном противоречии с логикой власти пытались возложить ответственность за происшедшее на левые силы. Были произведены массовые аресты, однако длившийся более двух лет процесс над «участниками январских событий» закончился полным провалом. Все они были оправданы за отсутствием улик.
События 18–19 января продемонстрировали шаткость садатовского режима, непопулярность его политики. Западные органы информации, еще недавно певшие дифирамбы Садату, на первых порах явно не могли оправиться от неприятного сюрприза. Американские и английские газеты затеяли в эти дни дискуссию на странную тему: были январские события политической акцией или стихийной экономической массовой демонстрацией? Трудно понять, где здесь проходит грань между политикой и экономикой. Разве можно сомневаться в том, что январские события явились прямым следствием всей политики Садата?
То, что представлялось Фуаду Мухандису, а вместе с ним и официальной египетской пропаганде бессмысленными актами вандализма, на деле было протестом, направленным против политики инфитаха, которую в народе справедливо считали главной причиной тех глубоких социальных контрастов, которые характеризуют сегодня жизнь египетского общества. Американский «Кадиллак» последней модели, принадлежавший Фуаду Мухандису, был в глазах народа символом того паразитического обогащения, которое пышным цветом расцвело под сенью инфитаха. Сожженные автобусы — это тоже как бы символ, обратная сторона той же политики. Всякий, кто видел сцены, происходящие на автобусных остановках, и сами каирские автобусы, в которых люди свисают из окон, с подножек и едут на крышах, могут легко представить себе ту ненависть, которую пн тает рабочий люд к этому, с позволения сказать, средству транспорта. Те, кто жег эти автобусы, несомненно, помнили о гнусной афере, разыгравшейся несколько лет назад, когда городские власти закупили по явно завышенным ценам большую партию старых иранских автобусов. При этом, как выяснилось, кое-кто получил огромные «комиссионные».
Впоследствии, однако, выяснилось, что у январских событий есть и другой аспект. На ликвидацию дотаций погрязшее в долгах египетское правительство пошло под сильным давлением со стороны США. Корреспондент газеты «Нью-Йорк Таймс» Генри Теннер прямо признал в своей корреспонденции из Каира 21 января 1977 г.: «На том, чтобы президент Садат повысил цены, настаивали Международный валютный фонд, правительство США, частные американские банки, которые являются его кредиторами…».
Вот какая получается история. Так что, если Фуад Мухандис надумает потребовать компенсацию за издержки, которые он понес в связи с сожженным «Кадиллаком», то счет ему лучше всего предъявить в Вашингтон.
Последствия хамсина очень печальные: все задыхаются, страдают головной болью и ожидают, пока пройдет ветер, к счастью продолжающийся очень недолго.
«Египет». СПб., 1882 г., с. 40.
Хамсин над Египтом… Действительно, наиболее характерная черта прошедшего десятилетия заключается в том, что политические и социальные ориентиры, намеченные июльской революцией 1952 г., как бы затянуло пыльной пеленой песчаной бури. Потеряли свои четкие очертания, а затем и деформировались контуры той политики, которую Египет проводил на международной арене в 50-е и 60-е годы. Стрелка политического барометра постоянно скакала, показывая то бурю, то обманчивое затишье. Но периоды кратковременной живительной прохлады были слишком коротки, чтобы сгладить то общее гнетущее впечатление, которое оставляет после себя хамсин.
