Мне сказали, что фигуры членов королевской семьи все еще являются наиболее популярными экспонатами музея. А вот популярность актеров кино, как ни странно, резко падает. Жизнь кинозвезды достаточно коротка, но на Бейкер-стрит она становится еще короче. В течение нескольких лет количество восковых актеров и актрис шло на убыль, ныне публика проявляет больший интерес к комментаторам и другим представителям радио. Это вполне понятно. До тех пор пока телевидение не станет общедоступным, сотрудники радио будут ассоциироваться только с голосами, а ведь людям хочется посмотреть на лица. В семнадцатом и восемнадцатом столетиях, задолго до изобретения фотографии, люди часто ходили на выставки восковых фигур. Их влекло туда желание выяснить, как выглядят великие мира сего, — желание, не утоленное и сегодня.
Раз в неделю королей, королев, полководцев и моряков, кинозвезд и чемпионов по теннису, актеров, писателей и убийц переодевают в чистое белье. Каждая восковая фигура музея имеет два комплекта нижнего белья! По утрам, перед тем как двери музея откроются, каждую фигуру тщательно приводят в порядок. Волосы на голове расчесывают, бороды и усы подравнивают, чистят обувь, а металлические пуговицы натирают до блеска. Волосы многих женских фигур раз в неделю моют шампунем, закручивают и укладывают.
Должен сказать, что лично я получил на Бейкер-стрит огромное удовольствие. Я радуюсь, когда слышу вполне искренние возгласы ужаса, которые порой срываются с губ посетителей музея. Тысячи лондонских достопримечательностей, в свое время весьма популярных, исчезли, не оставив после себя ничего, кроме разве что редких упоминаний в дневниках и письмах, поэтому жизнеспособность музея мадам Тюссо, подлинной реликвии восемнадцатого столетия, не может не вызывать уважения.
3
Одной из исчезнувших в годы войны достопримечательностей Лондона стал «блошиный рынок», собиравшийся по пятницам на Каледонском рынке. Я крайне сожалею о том, что эта традиция так и не возродилась — ведь она доставляла подлинное удовольствие тысячам людей.
Мечта найти спрятанное сокровище живет в любом человеке, независимо от его возраста. Как богатых, так и бедных будоражит надежда обнаружить в каком-нибудь захудалом магазине почерневший холст, который после небольшой обработки льняным маслом и метиловым спиртом окажется утерянной картиной Рембрандта. Тысячи людей, никогда в жизни не находивших и ломаного гроша, продолжают поиски в надежде на то, что однажды им что-нибудь обязательно да подвернется. Значительная часть лондонских искателей сокровищ каждую пятницу отправлялась в Излингтон, дабы побродить среди рядов с самым полным на свете собранием творений рук человеческих. В целом, надо признать, зрелище было довольно жалкое, поскольку основную массу товара составляли изношенные, никуда не годные вещи.
Я частенько приходил на рынок ранним утром, чтобы успеть понаблюдать за появлением тысяч разносчиков, спекулянтов, лоточников, уличных торговцев и продавцов всякой мелочи, стремительно занимавших места и раскладывавших свои запасы. Те, кто посолиднее, прибывали на машинах, другие катили тележки с товаром, третьи приходили пешком, в сопровождении своих привыкших к лишениям жен. Они несли на спинах какие-то таинственные, возбуждающие любопытство мешки из дерюги и грубой оберточной бумаги.
Каким-то удивительным образом тысячи торговцев очень быстро заполняли весь рынок, прилавки и ограждения которого исчезали под серо-коричневой массой людей, готовых начать торговлю. Они заполняли длинные ряды прилавков, а те, из них, кто не удостоился такой чести, раскладывали свои сокровища прямо на мостовой. Посетитель обходил один торговый ряд за другим, чем-то напоминая полководца, проверяющего содержимое вещевых мешков своего весьма потрепанного войска.
Характерной чертой этого рынка служило то обстоятельство, что он привлекал к себе людей, как правило, избегающих магазинов. Каждую неделю на рынок приходили сотни охотников за антиквариатом, собирателей изделий из серебра и нефрита, коллекционеров картин, книг и мебели. В надежде найти то, что их интересует, они совершали медленный обход торговых рядов. На этой грандиозной барахолке царила такая азартная атмосфера, что люди приходили сюда каждую пятницу, рассчитывая обнаружить-таки что-нибудь стоящее.
Другой особенностью рынка были американцы, на которых поневоле натыкался почти у каждого прилавка. Повсюду слышались их голоса:
— Скажите, сколько это стоит?
— Пять фунтов.
— Думаю, слишком дорого.
— Поверьте, леди, это еще очень дешево. За четыре возьмете?
Американка гордо следовала дальше, а продавец серебряной чайницы мгновенно переориентировался на соотечественников.
— Три фунта, — называл он цену в ответ на вопрос, заданный с английским выговором.
Потом было очень забавно изображать из себя кокни.
— Так почем?
— Фунт.
— Десять монет.
— Говорю тебе, фунт.
— Двенадцать и шесть…
— Нет. Фунт.
— Да ладно, чего ты уперся? Восемнадцать шиллингов, а?
— Договорились. Считай, даром отдаю.
Вот в таком духе и велась торговля. Большинство торговцев Каледонского рынка назначали первоначальную цену в зависимости от внешнего вида и выговора покупателя.
Мне часто хотелось узнать, откуда берется все это добро. Где можно увидеть еще более ошеломляющую кучу хлама? Должно быть, доставленные оттуда вещи заслуживали внимания, иначе коллекционеры не посещали бы рынок с таким постоянством. Но мне всегда было трудно в это поверить.
За каких-нибудь десять минут мне могли предложить полицейский шлем, охотничью флягу в кожаном футляре, стеклянный резервуар, заполненный огромными заморскими бабочками, шесть индийских миниатюр, серебряное ведерко для охлаждения шампанского, сломанную паровую ванну, мешок с бутафорскими драгоценностями, китайский заварочный чайник, пару жутких на вид роликовых коньков, громадную курительную трубку и фарфоровую ванну. Столь разнообразный ассортимент порой приводил в полное замешательство. Как сложилась судьба каждого из этих столь разнообразных, совершенно не связанных друг с другом предметов, выставленных на рынке и отделенных друг от друга несколькими ярдами? Насколько необычной или вполне заурядной оказалась жизнь каждого из них?
Философ, которому этот рынок, должно быть, казался еще более привлекательным, нежели коллекционеру, волей-неволей предавался мрачным размышлениям о печальной и унизительной трагедии умирания. Почему, например, свадебное платье с грязными пятнами апельсинового сока до сих пор не превратилось в пыль, ведь этим оно спасло бы себя от нахальных пальцев какого-нибудь торговца старой одеждой?
Посетители, которые прохаживались вдоль торговых рядов, напоминали скорее океанские волны, набегающие на берег после шторма, а странные, перемешанные в фантастическом беспорядке предметы более всего походили на выброшенный на берег топляк. Волнами, которые каждую пятницу выбрасывали эти обломки на берег, были волны Забвения, Увядания и Нищеты. За фантастической мешаниной бесполезных предметов виделись тысячи людей, лежащих на смертном одре, тысячи разрушенных домов, тысячи вещей, которые когда-то считались незаменимыми, а теперь превратились в груду хлама. Сюда приносили немыслимое количество совершенно невероятных вещей, хранившихся в темных чуланах.
Только безумец или отъявленный циник мог выставить на продажу вещи, настолько древние и бесполезные, что они не имели ни малейшего шанса найти своего покупателя. Кто мог извлечь хоть какую-то пользу из странного вида кусков железа, мертвых внутренностей давно исчезнувших механизмов, треснувших зубчатых колес и ржавых поршневых шатунов, разложенных так, чтобы привлечь внимание проходящих?
Я с изумлением замечал, что многие обходят торговые ряды, не проявляя интереса к чему-либо конкретному или же интересуясь всем, что выставлено на продажу. В одном месте такой посетитель подбирает старый башмак, в другом вожделенно разглядывает пару тапочек, вертит в руках выпотрошенные часы, поглаживает допотопную кухонную раковину. Эти люди всегда настроены оптимистически, но никогда не теряют бдительности. Такие покупатели бодро направляются в сторону малопривлекательных каркасов железных кроватей и вдруг с видом первооткрывателя отодвигают допотопный черный капор, за которым обнаруживается лишенный головы бронзовый торс Аполлона.
