— Я, кажется, понимаю тебя, Питер, — сказал Бурдон, воспользовавшись наступившей паузой. — Единственное средство, о котором ты ведешь речь, — война. Война — индейский метод восстановления справедливости. Война против мужчин, женщин и детей.
Питер кивнул головой, не спуская с лица Бурдона горящего пристального взора, словно проникающего в самую душу бортника.
— Означает ли это, — продолжал последний, — что ты с твоими друзьями, вождями и их людьми, которых я видел в Круглой прерии, намерены начать с нас, шестерых белых, считая и двух женщин, по воле случая попавших вам в руки? Означает ли это, что первыми будут взяты наши скальпы?
— Первыми?! О нет, Бурдон, за многие годы рука Питера сняла множество скальпов. Слава о нем разошлась далеко, так что он теперь в селения белых ни ногой. И ищет он не янки, а любых бледнолицых. Повстречавшись в лесу или в прериях с бледнолицым, он старается заполучить его скальп. И так на протяжении ряда лет. Питер уже снял много скальпов.
— То, что я услышал от тебя, Питер, ужасно, лучше бы ты этого не рассказывал. Мне и раньше говорили о тебе нечто подобное. Но, после того как я оказался с тобой под одной крышей и мы вместе ели, пили, спали и ходили, я не то что вознадеялся, но даже уверовал, что это неправда.
— Это правда. У меня одно желание — извести всех бледнолицых. Сделать это необходимо, иначе они изведут всех индеев. Выбора нет. Или наш народ погибнет, или ваш. Я краснокожий. Мое сердце подсказывает мне, что умереть должны бледнолицые. Это они, а не краснокожие, живут на чужих землях. Они виноваты, мы правы. Но, Бурдон, у меня среди бледнолицых есть друзья, а с друзей не принято снимать скальп. Я не понимаю той веры, что велит возлюбить врагов своих и делать добро тем, кто чинит тебе зло, это странная вера. Я бедный индей и не знаю, что и думать о такой вере! И не буду знать, пока собственными глазами не увижу кого-нибудь, кто так поступает. А вот друзей надо любить, это справедливо. Твоя скво мне как родная дочь. Я зову ее дочкой, и ей это известно, а язык мой не раздвоен, как у змеи. Он говорит только то, что я думаю. Было время, я и твою молодую скво собирался оскальпировать, потому что она бледнолицая скво и может произвести на свет бледнолицых детей. А сейчас я не хочу ее скальпа, моя рука никогда не нанесет ей вреда. Моя мудрость поможет ей уйти из рук краснокожих, которые желают получить ее скальп. И тебе тоже поможет. Ты ее муж, ты великий колдун, повелевающий пчелами, и рука моя не поднимется причинить тебе зло. Открой уши пошире, пусть они вместят большую правду, что я поведаю тебе.
И Питер рассказал, как пытался выгородить Бурдона и Марджери и тем споспешествовать их уходу в селения белых и как его усилия потерпели полный крах. Не скрыл он и того, что именно его, Питера, деятельность на протяжении всей , жизни так распалила индейцев, что теперь он и сам не в состоянии остудить их воинственный пыл. Короче говоря, он как на духу выложил Бурдону все, что происходило на Совете — читателю это уже известно, — и в заключение изложил свой план спасения Бурдона и Марджери от гибели, которую он совсем недавно с такой радостью предвкушал. Питер не стал также замалчивать одно обстоятельство, наполнившее Бурдона таким ужасом и отвращением к собеседнику, с величайшим хладнокровием рассуждающему на эту тему, что разговор грозил прерваться, поставив этим исход всей затеи в зависимость только от силового решения, которое, разумеется, означало бы гибель для всех белых. Дело в том, что Питер по простоте душевной дал понять, что печется о спасении лишь Бурдона и Марджери, спутникам же их по-прежнему желает смерти, ничуть не отличаясь этим от прочих индейцев.
Был женщиной рожден ты и пришел,
О Святый, в этот мир греха и тьмы
Не в грозном всемогущем одеянье;
Блеск молний не сверкал
Над страдною тропой,
И гневом не пылал перед тобой твой путь.
Но, ясли грубые найдя,
Безгрешное дитя
Твоя святая дева-мать
Там уложила спать.
Итак, Питер деловито, ничего не утаивая, изложил свои соображения по поводу предстоящей операции Бурдону, который почувствовал, что у него кровь стынет в жилах от ужаса, хотя лично ему она ничем не угрожала. Оценив по достоинству после всех речей фанатичного дикаря его непритворное желание спасти самого Бурдона и Марджери, а искренность Питера не могла вызывать сомнений после его кровожадных заявлений, изложенных с ледяным спокойствием, Бурдон все же не мог себе представить, каким образом он со своей очаровательной женой смогут вырваться из окружения краснокожих врагов. Мысль о том, что он попытается спасти жизнь себе и Марджери, бросив на произвол судьбы товарищей, была ему невыносима. За все годы бортничества, полные приключений и риска, Бурдон ни разу не ощущал угрозу смерти столь близко от себя и не был этим так подавлен.
И тем не менее наш герой не утратил мужества. Он с первых же слов Питера понял, сколь велика нависшая над ними опасность, отчетливо представил себе, какая страшная участь уготована им, если они действительно попадут в руки воинов, старающихся превзойти друг друга в изобретении изощреннейших пыток для бледнолицых, и все же, не переставая ужасаться в душе, со стоическим спокойствием, делающим ему честь, выслушал великого вождя до конца.
А Питер говорил так, что и без того страшная перспектива становилась еще страшнее. Правдивая, предельно откровенная, деловитая, если можно так выразиться в данном случае, манера изложения придавала его рассказу чуть ли не графическую выразительность. Сочтя свою задачу выполненной, таинственный вождь с достоинством поднялся и направился к рощице, где миссионер и капрал, лежа на траве, строили предположения, что в ближайшем будущем предпримут собравшиеся поблизости отряды краснокожих. Но при виде приближающегося Питера одержимый своей идеей священник стал сетовать на то, что так и не сумел уговорить индейцев признать себя потомками евреев.
— Устали — лежите днем, как больная скво, а? — насмешливо произнес индеец. — А погода такая хорошая, лучше вставать и идти со мной говорить с другими вождями.
— С большим удовольствием, Питер. — Миссионер проворно вскочил на ноги. — Там я смогу еще раз попытаться доказать твоим друзьям истинность своих слов.
— Да, индей любить слышать правду, ненавидеть слышать ложь. Можешь сказать им все, что хочешь. Он тоже идти, а? — Питер ткнул пальцем в сторону капрала, который продолжал лежать, всем своим видом показывая, что он не в восторге от предложения таинственного вождя.
— Я отвечу за моего друга: да, он тоже идет! — весело откликнулся доверчивый миссионер. — Веди нас, Питер, мы идем за тобой.
