— Раз брат сказал так, значит, это правильно, — ответил он.
— Жизнь могольона должна быть для вас святой, но все, что у них есть при себе, в том числе и их амулеты, должно достаться вам как трофей.
— А вы? Что вы возьмете себе?
— Ничего. Мы здесь не затем, чтобы вести войну и добывать трофеи.
Глаза его загорелись. Индеец лучше расстанется с жизнью, со своим скальпом, нежели со своим амулетом, самой большой святыней из тех, что у него есть. Амулет индейца — тот предмет, который после долгих испытаний и многих сражений он выбрал в качестве талисмана, и его он готов защищать до последней капли крови. Того, кто теряет свой амулет, считают опозорившимся и изгоняют из племени, пока он не завоюет себе в бою амулет какого-нибудь знаменитого врага.
Вот почему был так рад Зоркий Глаз, когда я сказал ему, что амулеты могольонов должны достаться ему и его воинам.
— Я вижу, что мой брат честен и хорошо относится к нам! — восхищенно воскликнул он. — Собаки-могольоны выступили в поход, чтоб растерзать нас; они взвоют от позора и ужаса, если им придется без своих амулетов воротиться в те норы, из которых они повыползали! Что нам еще нужно сделать?
— Ничего, кроме того, что я уже смог приказать; мгновение должно все решить. Но скажи своим воинам, чтобы они следили за мной и повиновались каждому громкому слову, сказанному мною! Ты сам останешься поблизости от меня!
Он созвал своих людей и передал мои распоряжения. Вскоре они укрылись в лесу, и так, что ни одного из них невозможно было разглядеть сквозь листву. Между деревьями было два просвета, на юге и на севере, по которым можно было пробраться к воде. С южной стороны встали Виннету и Эмери, а я с Данкером и Зорким Глазом расположился у северного просвета. Едва только наши приготовления были завершены, я, выглянув с северной стороны из-за деревьев, увидел отряд всадников, подъезжающий по равнине к перелеску. Он был еще так далеко от нас, что отдельные всадники оставались неразличимы, но их не могло быть намного больше и намного меньше полусотни; значит, это были те самые индейцы, которых мы ожидали, я крикнул громко:
— Они уже близко. Но без команды не высовываться!
Виннету и Эмери отошли за деревья. Данкер сказал мне:
— Они приближаются очень быстро. Их уже можно узнать. Леди вместе с Мелтоном скачет впереди. Сейчас они наверняка остановятся и вышлют вперед разведчика.
— О нет! Они для этого слишком неосторожны. Да и чересчур поздно было производить разведку, потому что, находись здесь враги, их бы давно уже заметили.
— О’кей! Вы полагаете, что мы им, может быть, не враги? Я все-таки думаю, что враги, и еще какие!
— Они это очень скоро узнают. Однако нам тоже надо спрятаться!
Вместе с Зорким Глазом мы заползли под деревья. Послышался топот конских копыт. А вскоре увидели их могольонов и юма. Они спешились и повели коней вниз к воде, откуда доносились их громкие голоса.
Последними стали спускаться Мелтон и Юдит.
— Ты устала? — услышал я вопрос Джонатана.
— Нет, я привыкла, с моим вождем я целыми днями напролет сидела в седле.
— Оставайся наверху, я отведу твоего коня. — И он спустился, ведя коней в поводу по пологому склону; она осталась наверху. Вода пролегала так глубоко, что увидеть Юдит оттуда было нельзя. Я понял, что пришло мое время, выполз из-под деревьев и встал, держа штуцер Генри в левой руке.
— Доброе утро, сеньора! — сказал я.
Она обернулась. Боже, что с ней стало! Она готова была испустить вопль ужаса, но тот застыл на ее губах. Ее глаза были широко раскрыты.
— Вы изумляетесь мне, словно незнакомцу. Может, вы все-таки соблаговолите припомнить, что мы виделись.
— Олд… Олд… Шеттер… хэнд! — выдавила из себя она.
— Да, меня зовут так. Меня радует, что вы еще не забыли мое имя.
— Что… Вы… что хотите?
— Мне нужны вы и Джонатан.
— Это… это же безумие! Вы — наш враг. А с нами пятьдесят, и даже больше, индейцев!
Она выпалила это с явной угрозой, но, однако, негромко, потому что страх все еще сковывал ее.
— Знаю! — сказал я.
— Вы просто глупы! Вам же крышка!
— Ни слова, сеньора, иначе мигом схлопочете пулю! Мистер Данкер!
Данкер подполз и спросил:
— Что мне надо делать, сэр?
— Присмотрите за леди, но обращайтесь с ней деликатно!
— О’кей, мне это будет в охотку! Видите этот нож, миледи? Если вы сделаете хотя бы шаг в сторону, я вам уши обрежу. Зовут меня Уиллом Данкером, и я держу свое слово!
Он поднес к ее лицу свой нож. Я поднял руку вверх. Тут же появились нихоры и нацелили свои ружья на стоявших внизу. Раздался голос Мелтона:
— Тысяча чертей! Что это! Ружья! Кто это там наверху?
Я вышел вперед так, чтобы он мог меня видеть, и ответил:
— Сто заряженных ружейных стволов, сэр! Вот — утренний привет, который я вам доставил.
— Олд Шеттерхэнд! Олд…
Второй раз не договорив мое имя до конца, он сорвал ружье, висевшее у него на плече, направил его на меня и нажал на курок. Но мне хватило времени, чтобы броситься наземь. Затем я стремительно вскочил на ноги, навел на него штуцер и крикнул:
— Брось ружье, каналья, иначе застрелю!
Но он все еще держал ружье в руках, не сводя с меня глаз.
— Брось его, иначе я всажу тебе пулю! Раз… два…
Он выпустил ружье из рук. Могольоны не знали меня, но несколько индейцев юма выкрикнули мое имя.
— Да, это я — Олд Шеттерхэнд, — крикнул я. — А там стоит Виннету, вождь апачей, с нами также воины нихоров. Вставайте!
Они встали и образовали цепочку, держа стволы своих ружей дулами вниз. Тут со стороны Виннету раздался голос:
— Я что, один должен сидеть на корточках в траве! Эмери Босуэлл покажет всем, как нужно действовать!
Он медленно и спокойно спустился к могольонам, выхватил ружье у ближайшего к нему индейца, отдал его нихору и скомандовал громким голосом:
— Пусть все могольоны отдадут свои ружья, ножи, если не хотят, чтобы их немедленно застрелили!
И, повернувшись к другому врагу, что, выкатив глаза, уставился на него как на привидение, Эмери заорал на того:
— Ну, скорее же! Ружье, а то…
Он вытащил револьвер и приставил его к груди краснокожего. Тот безропотно отдал ружье. Пример был подан, и остальные могольоны отдали свои ножи; ни на что иное, казалось, они не были готовы, кроме как повиноваться. Их охватила паника. Тем отчаяннее вел себя Мелтон. Он кричал, чтобы они не подчинялись, приказывал им стрелять, вопил и бранился, называл трусами, но поднять ружье с земли, самому оказать сопротивление — на это он не отваживался. Эмери, находившийся еще внизу, подошел к нему, поднял ружье, сунул ему в лицо револьвер и пригрозил:
