Здесь мы должны прервать на минуту рассказ Гайфероса для того, чтобы пояснить, что при описании внезапного нападения на индейцев канадца и его отряда на берегах Красной реки и поспешного бегства дона Августина с дочерью обе стороны, как бы по взаимному согласию, остерегались упоминать об именах участников этих происшествий. Правда, Розарита заметила, как Фабиан сражался рядом с канадцем, но ей не было известно имя охотника, равно как и то обстоятельство, что Фабиан находился в плену у пиратов прерий. Тем не менее она уже начинала, по-видимому, догадываться, кто был тот молодой человек, о котором рассказывал гамбузино.
— Продолжайте, сеньор, — сказал гасиендеро. — Ваш рассказ тем более представляет для меня интерес, что я сам шесть месяцев тому назад попал в плен к индейцам. Только почему вы не говорите о подробностях смерти дона Эстебана?
— Потому что они неизвестны мне, — ответил Гайферос. — Я могу вам только передать подлинные слова самого молодого из трех охотников, к которому я обратился однажды с расспросами о доне Эстебане. «Он умер! — отвечал мне печально молодой человек. — Вы единственный оставшийся в живых из этой экспедиции. Когда вы вернетесь домой, — прибавил он, вздыхая, — к вашей избраннице, если таковая у вас имеется, то на расспросы ее относительно судьбы вашего начальника отвечайте: „Все люди погибли с оружием в руках; что касается начальника экспедиции, то правосудие Божие осудило его, и приговор приведен в исполнение. Дон Эстебан де Аречиза не возвратится больше к своим друзьям!“
— Бедный дон Эстебан! — воскликнул гасиендеро.
— И вам не удалось узнать имен этих отважных и великодушных людей? — спросила Розарита.
— К сожалению, нет, сеньорита! — отвечал Гайферос. — Однако мне показалось странным то, что молодой охотник говорил о доне Эстебане, Диасе Ороче и Барахе с таким видом, как будто отлично знал их всех!
Розарита вздрогнула. Ее грудь поднялась, щеки вспыхнули и потом побледнели как полотно; однако она не промолвила ни слова.
— Мой рассказ почти закончен! — продолжал гамбузино. — Вырвав из рук апачей сына храброго воина, мы направились в прерии Техаса! Умолчу об опасностях, которым подверглись мы, охотники за выдрами и бобрами, в течение проведенных нами там шести месяцев бродячей жизни, не лишенной, однако, известной прелести. Только один из нас далеко не находил эту жизнь приятной. То был наш молодой товарищ! Когда я увидел его в первый раз, меня поразило выражение грустной покорности, написанное на его лице. Только покорность эта с каждым днем все уменьшалась, а грусть увеличивалась. Старый охотник, которого я считал его отцом и который в действительности вовсе ему не отец, пользовался всяким случаем, чтобы заинтересовать его огромными лесами, в которых мы жили, величавою жизнью пустынь и, наконец, всею прелестью опасностей, навстречу которым мы шли. Напрасные усилия! Ничто не могло утешить его пожирающей тоски, и он забывал о ней лишь среди опасностей, в которые бросался очертя голову. Казалось, жизнь для него сделалась тяжким бременем, и он старался от нее избавиться. Чувствуя сострадание к нему, я часто говаривал старому охотнику: «Пустыня не для молодых людей; им нравится шум и общение с себе подобными; возвратимся в поселения!» В ответ на это гигант-охотник только вздыхал. Однако мало-помалу мрачное выражение перешло и на лица обоих охотников, любивших своего молодого друга, как сына. Раз ночью, когда мы с молодым человеком бодрствовали, я напомнил ему одно имя, которое сорвалось у него с губ однажды во время сна. Тогда же я узнал и причину тоски, которая медленно подтачивала его. Он любил, и пустыня лишь усилила это чувство, несмотря на все попытки побороть его!
Рассказчик умолк на мгновение, бросив проницательный взгляд на лица своих слушателей, главным образом, на лицо доньи Розариты. Казалось, он испытывал тайное удовольствие волновать молодую девушку.
Как охотник и как солдат, гасиендеро не скрывал интереса, который возбуждали в нем похождения незнакомцев. Напротив, Розарита силилась под маской искусственной холодности скрыть то восхищение, с каким она слушала эти трогательные страницы сердечного романа, которые так подробно раскрывал гамбузино.
Впрочем, это плохо удавалось взволнованной девушке, о чем свидетельствовал блеск ее глаз и румянец, вернувшийся на ее щеки.
— Как жаль, что эти храбрецы, — заметил дон Августин, — не участвовали в экспедиции бедного дона Эстебана! Тогда ее судьба сложилась бы совсем по-другому!
— Я с вами согласен! — отвечал Гайферос. — Бог, однако, судил иначе. Но продолжаю рассказ: я чувствовал сильнейшее желание возвратиться в отечество, но, с другой стороны, чувство признательности не позволяло мне высказаться об этом открыто. Однако старый охотник, по-видимому, догадался об этом и, наконец, объяснился со мной откровенно. Слишком великодушный, чтобы отпустить меня домой одного навстречу бесчисленных опасностей, гигант-охотник решил проводить меня до Тубака. Его товарищ ничего не имел против этого, и мы тронулись в путь. Молодой человек один, по-видимому, не сочувствовал взятому нами направлению. Пропущу опять-таки все лишения и опасности, которые нам пришлось преодолеть во время этого долгого и опасного пути. Остановлюсь лишь на одной схватке с краснокожими. Чтобы достигнуть Тубака, нам было необходимо перейти через цепь Туманных гор. И вот однажды ночью мы принуждены были сделать остановку в этих горах. Ввиду того, что здесь часто встречаются шайки индейцев, мы приняли необходимые меры предосторожности. Горы, вблизи которых нам приходилось ночевать, казалось, служили местопребыванием духов зла. Каждое мгновение наш слух поражался непонятными звуками, которые как будто исходили из самых недр гор. То словно вулкан гремел вдали, то слышался отдаленный звук шумящего водопада или завывание койотов или, наконец, жалобные стоны. Время от времени зловещие молнии разрывали покрывало облаков, вечно нависших над этими горами. Из опасения нечаянного нападения мы расположились на четырехугольной скале, возвышавшейся на пятьдесят футов над поверхностью одной небольшой долины. Старшие спали, молодой человек бодрствовал, так как это был его черед сторожить. Что касается меня, то я лежал на скале разбитый и усталый и напрасно старался забыться сном. Наконец это мне удалось, но почти тотчас я вскочил, пробужденный страшным сном, который мне привиделся.
«Вы ничего не слыхали?» — тихо спросил я молодого охотника.
«Ничего нового, — отвечал он мне, — кроме гула подземных вулканов, грохочущих в горах!»
«Должно быть, здесь какое-то проклятое место!» — продолжал я и потом рассказал ему свой сон.
