Отец закурил трубку и долго не спускал глаз с большого стада. Наконец мы снова вскочили на коней и, поднявшись на вершину следующего холма, посмотрели вниз. В ущелье между двумя холмами увидели мы сорок — пятьдесят самок с детенышами. Среди них была одна очень крупная, жирная и, по-видимому, недойная.
— Теперь ты видишь, сын мой, что не следовало мне убивать того молодого бизона, — сказал отец. — Солнце милостиво к нам: оно посылает завидную добычу.
Я ничего не ответил: мысли мои сосредоточены были на том, что ждет нас, когда мы вернемся вечером в лагерь. Отец не сомневался в том, что Ловцы не посмеют его наказать за нарушение правил охоты, но я не разделял его уверенности.
Отец приказал мне ждать на вершине холма, пока он сам спустится к выходу из ущелья. Затем я должен был въехать в ущелье с другой стороны и спугнуть бизонов: увидев меня, они помчатся по направлению к равнине и пробегут мимо отца.
Все случилось так, как он предполагал. Завидев меня, бизоны задрали хвост и, делая огромные прыжки, понеслись по ущелью. Отец перерезал им дорогу, подъехал к жирной недойной самке и спустил тетиву лука. Стрела по самое оперение вонзилась ей в бок. Одного выстрела было достаточно. Красным потоком хлынула кровь из ноздрей, самка остановилась, покачнулась и рухнула на землю.
Я подъехал к отцу, мы спрыгнули с седел и начали свежевать тушу. Самка оказалась очень жирной: ребра горба были покрыты слоем белоснежного жира толщиной в три пальца. Отец радовался удаче. Рассекая тушу и вырезая язык и лучшие куски мяса, он громко пел песню койота, или охотничью песню; потом, потирая руки и улыбаясь, сказал мне:
— Ну вот, сын мой, есть у нас теперь мясо. Думаю, что и ты, и твоя мать, и сестра не прочь полакомиться. Ха! А старшины приказали нам сидеть в лагере и голодать. Нет! Пока у Одинокого Бизона хватает сил сгибать лук, семья его голодать не будет.
Когда рухнула на землю жирная самка, мы с отцом забыли о стаде, которое вырвалось из ущелья на равнину. Только теперь, навьючивая мясо на лошадей, заметили мы далеко на востоке густое облако пыли. Смутно догадывались мы, что происходит, но ни слова друг другу не сказали. Отец вскочил в седло и стал подниматься по склону холма; я последовал за ним, и, поднявшись на вершину, мы натянули поводья и взглянули на равнину. Догадка наша оказалась правильной: бизоны, вырвавшись из ущелья, помчались прямо к большому стаду и спугнули его; теперь оно бежало на юг, прочь от нашего лагеря. В течение нескольких дней караульные следили за этим стадом, и весь лагерь терпеливо ждал, когда оно спустится к реке, но мой отец забыл о нуждах племени и думал только о себе. Упрямый и гордый, он один повинен был в том, что стадо обратилось в бегство и широким черным потоком неслось на юг.
Я посмотрел на отца. Он хмурился, улыбка сбежала с его лица. Но через минуту морщины на лбу разгладились, и он сказал холодно и спокойно, словно размышлял вслух:
— Ну, что ж! Я спугнул стадо, но кто в этом виноват? Не я! Дети мои должны есть досыта, хотя бы мне пришлось нарушить все законы нашего племени.
Конечно, я ничего на это не ответил. Мы поехали домой. Зашло солнце. Смеркалось, когда мы завидели лагерь. Перед вигвамами стояли мужчины и женщины и смотрели на нас. Все молчали, никто не сказал нам ни слова. Молчание, странное, тревожное молчание, встречало нас и провожало. Не знаю, почувствовал ли отец это враждебное отношение толпы. Мы подъехали к нашему вигваму и спрыгнули с седел. Мать ждала нас у входа. Молча взяла она мясо и понесла его в вигвам.
Предоставив мне расседлать лошадей, отец последовал за матерью.
—Жена, дочка! — весело крикнул он. — Я привез вам жирного мяса. Приготовьте поскорее ужин. Знаю, что вы голодны.
Я вошел в вигвам и сел на свою постель из звериных шкур. Мать ничего ему не ответила. Я видел, как дрожали ее руки, когда она разрезала язык бизона на тонкие полосы. Эти полосы и ребра она стала поджаривать на красных угольях костра.
Отец отложил в сторону лук и взял ружье, стоявшее у изголовья его постели. Это ружье он купил прошлым летом в торговом форте Компании Гудзонова залива. Внимательно осмотрев его и любовно погладив ствол, он поставил его в ногах постели. Из ружья он стрелял редко, так как мало было пороха и пуль. Охотясь на бизонов, он брал лук и стрелы, а оружием белых пользовался только на войне. Купив у белых несколько ружей, наши черноногие прогнали враждебное нам племя кроу note 3 к реке Иеллоустон. И кроу вынуждены были покинуть пастбища, раскинувшиеся к северу от реки Миссури.
Поджарив мясо, мать дала каждому из нас по большому куску. Себе она не взяла ни кусочка, и отец спросил, не больна ли она.
— Тяжело у меня на сердце, — ответила мать. — Знаю я, что ты навлек на нас несчастье.
— Ха! — воскликнул отец. — Сними тяжесть с сердца. Чего ты боишься? Неужели ты думаешь, что Ловцы посмеют меня тронуть? Кто из наших воинов может со мной равняться? Разве не совершил я подвигов больше, чем кто бы то ни было из них? Сколько раз я водил их по тропе войны, сколько раз мы одерживали победу над врагами! Да стоит мне захотеть, и меня изберут вождем племени! Полно, успокойся и ешь вместе с нами.
Да, отец верил, что стоит ему захотеть, и он будет избран вождем племени. Однако он ошибался, и я это знал. Играя с товарищами и бегая между вигвамами, я часто слышал разговоры о моем отце. Запомнились мне слова старика Низкого Медведя. Не зная, что я нахожусь поблизости, он говорил воинам, собравшимся в его вигваме:
— Чтобы стать вождем, нужны храбрость, щедрость, тихий, спокойный нрав и — прежде всего — доброта. Одинокий Бизон храбр, он — великий воин. И щедрость его всем известна: многим вдовам и сиротам он уделяет часть своей добычи. Но сердце у него гордое и нрав вспыльчивый: из-за пустяков он приходит в бешенство. Да, когда он говорит с друзьями или нетерпеливо слушает их, видно, что себя он считает выше всех. Вот почему я говорю: не быть ему вождем!
Вернувшись домой, я передал матери слова Низкого Медведя. Выслушав меня, она долго молчала и наконец ответила:
— Каковы бы ни были его недостатки, но нас он любит. Помни об этом всегда.
Взглянув на сестру, я заметил, что она тоже не ест. То она, то мать с испугом посматривали на шкуру, завешивавшую вход в вигвам, вздрагивали и прислушивались к малейшему шороху. Их тревога передалась и мне: делая вид, будто обгладываю ребро, я не спускал глаз с двери.
Вот потому-то мы и не заметили, как чьи-то руки бесшумно приподняли шкуру, служившую задней стенкой вигвама, и крепко сжали шесты. Не видел этого и отец: он сидел лицом к выходу, медленно пережевывая куски мяса, и напевал песню койота. И вдруг вигвам наш зашатался, — Ловцы раскачали шесты и повалили его на землю. Потом бросились они к отцу и схватили его за руки, он не успел пустить в ход нож, которым резал мясо.
Заревев от гнева, он попытался вырваться из рук Ловцов. Моя мать поспешила к нему на помощь.
— Отпустите его! — кричала она. — Говорю вам, отпустите его!
Сестра с плачем убежала в темноту, а я стоял как вкопанный, не зная, что делать. Собралась толпа. Люди, закутанные в одеяла из звериных шкур, стояли вокруг нас и молчали. Что-то жуткое было в их молчании: казалось, все считали справедливым то наказание, какому Ловцы хотели подвергнуть отца.
Восемь человек крепко его держали, остальные завладели его оружием и взяли мясо, которое он в тот день привез. Затем выступил вперед начальник Ловцов и плеткой ударил моего отца по спине. Удар был слабый, но громко щелкнула плетка из невыделанной кожи, опустившись на тонкую кожаную куртку отца. Кто-то застонал в толпе. Мать с воплем рванулась вперед, но ее удержали. Удержали и меня, когда я бросился к начальнику Ловцов. Шесть раз опускалась плетка, но отец не дрогнул и не вскрикнул.
Тогда сказал начальник Ловцов:
— Все вы видели, как наказан был человек, нарушивший законы охоты. Будьте мудры: повинуйтесь приказам старшин. Помните, что наши законы созданы для блага всех нас. Пусть знает каждый ослушник, какое ждет его наказание.
