Это было бы как раз на руку полиции и правительству. О, эти дикие разбойники семинолы — с ними давно пора разделаться, давно пора вышвырнуть их прочь из Флориды!
Так как стадо принадлежало адвокату Граббу, я не стал вмешиваться в эту историю. Я мог рассказать обо всем этом в другом месте и при других условиях. Поэтому, ничем не обнаружив себя, мы с Джеком вернулись к лошадям и продолжали свой путь, углубившись в размышления. Я ничуть не сомневался в том, что пьяные индейцы были наняты Уильямсом и Спенсом. А те в свою очередь, служили Граббу в этой гнусной проделке. Словом, была круговая порука.
Надо было как-то замутить воду, надо было довести несчастных индейцев до отчаяния.
Глава XXIII. О ЧЕМ Я ДУМАЛ ПО ДОРОГЕ
В училище, да и за его пределами надо мной часто насмехались за то, что я защищаю индейцев, и попрекали меня, замечая, что кровь древней Покахонтас, после того, как она двести лет смешивалась с кровью белых и должна была бы едва струиться в моих жилах, внезапно вновь вскипела и забурлила. Утверждали, что я не патриот, поскольку не присоединялся к крику и вою толпы, столь характерному для наций, когда речь заходит об их врагах.
Нации подобны отдельным людям. Чтобы угодить им, вы должны быть такими же порочными, как они сами, испытывать те же чувства или высказывать их, что, в сущности, одно и то же, разделять их любовь и ненависть, — короче говоря, отказаться от независимости взглядов и убеждений и вопить «Распни!» вместе с большинством.
Таков человек, живущий в современном обществе, и он считается патриотом! А тот, кто черпает свои суждения из источника истины и пытается преградить путь бессмысленному потоку человеческих предрассудков, — тот не получит признания в течение всей своей жизни. После смерти, может быть, но не в этой жизни! Такой человек не должен стремиться к «прижизненной славе», которой жаждал завоеватель Перуnote 31 — он не обретет ее. Если подлинный патриот желает получить в награду славу, он должен ждать ее лишь от потомства, когда его скелет превратится в пыль и прах в гробнице.
К счастью, есть и другая награда. Чистая совесть человека
— это не пустая фраза. Есть люди, которые высоко ценят ее и которым ее сладостный шепот дарует новые силы и утешение.
Хотя выводы, к которым я вынужден был прийти не только после эпизода, который случайно наблюдал, но и после того, как недавно наслушался многих других историй, были довольно безотрадны, я все же поздравил себя с тем, что избрал такой путь. Ни одним словом, ни одним поступком не добавил я даже перышка на весах несправедливости. У меня не было причин винить себя. Совесть моя была совершенно чиста перед несчастным народом, с которым мне вскоре предстояло встретиться как с противником в войне.
Я недолго раздумывал над этим главным вопросом — скоро на меня нахлынули еще более мрачные мысли, навеянные воспоминаниями о дружбе и любви. Я думал о разоренной вдове, о ее детях, о Маюми. По правде говоря, больше всего о ней, хотя я был привязан ко всей семье. Все ее родные были мне дороги, но дороже всех была она сама. Я сочувствовал всем, печалился обо всех, но ещe более жгучей была печаль об утрате моих самых светлых надежд.
Где теперь эта семья? Куда она уехала? Догадки, опасения, страх все сильнее овладевали моим воображением. Оно рисовало мне самые мрачные картины. Люди, совершившие это преступление, были способны и на любое другое — на самое страшное преступление, когда-либо занесенное в анналы правосудия. Какая судьба выпала на долю друзей моей юности?
Мой спутник ничего не знал об их участи, после того как на них обрушились эти удары судьбы. Он полагал, что они уехали в «какое-нибудь другое индейское поселение, потому что никто из соседей ничего о них потом не слышал». Но это было только предположение.
Быстро меняющиеся картины природы отвлекали меня от тяжелых мыслей и как бы приносили мне некоторое облегчение. Сначала наша дорога шла по сосновому лесу. Около полудня мы выехали на широкое пространство, где справа и слева встречались хоммоки — флоридские колодцы. Дорога шла как раз посередине между ними. Весь ландшафт, как бы по волшебству, совершенно изменился. Все стало совсем иным — и земля под ногами и листва над головой. Сосны сменились зарослями вечнозеленых деревьев с широкими, твердыми, как кожа, глянцевитыми, блестящими листьями. Таковы были, например, магнолии, достигавшие здесь полного роста. Вокруг нас толпились дубы, шелковицы, лавры, железные деревья, а над ними возвышались тыквенные пальмы, гордо покачиваясь и как будто свысока приветствуя своих скромных друзей, шелестящих внизу.
Некоторое время мы ехали в густой тени, которую отбрасывали деревья и паразитические растения, вившиеся вокруг них; огромные виноградные лозы, отягощенные листьями, ползучие лианы, серебряные кустики тилландсии — все это скрывало небо от наших взоров. Извилистая тропинка петляла по лесу; ее преграждали рухнувшие стволы и переплетающиеся шпалеры виноградных лоз. Их ветви перекидывались через дорогу с дерева на дерево, как корабельные тросы.
Ландшафт носил несколько мрачный характер, но зато он производил величественное впечатление. Он как-то удивительно подходил к моему настроению и действовал на меня более успокоительно, чем открытый, полный воздуха сосновый лес.
Выехав из темного леса, мы очутились на дороге, ведущей к одному из описанных мной выше флоридских колодцев — круглому бассейну, окруженному холмиками и скалами кирпичного цвета. По-видимому, это был кратер когда-то потухшего вулкана. На варварском жаргоне англосаксонских поселенцев они называются «клоаками». Название это абсолютно неподходящее, ибо если в них есть вода, то она всегда кристально прозрачна и чиста. Бассейн, к которому мы подъехали, также был полон прозрачной влаги. И мы сами и наши лошади хотели пить, так как это было самое жаркое время дня. Леса за нами казались теперь не такими густыми и тенистыми. Мы решили сделать привал, чтобы отдохнуть и немного закусить.
У меня с собой был объемистый мешок для провизии, раздувшиеся бока которого — с горлышками двух-трех бутылок, выглядывавших из него, — свидетельствовали о нежной заботливости, которой мы были окружены дома. От верховой езды у меня разыгрался аппетит, а жара вызвала невыносимую жажду. Содержимое мешка быстро насытило нас, а стакан красного вина, смешанного с водой из холодного источника, великолепно утолил жажду. Все это пиршество на открытом воздухе завершила сигара. Закурив ее, я улегся под ветвями тенистой магнолии. Я наблюдал, как синий дымок вьется вверх между глянцевитыми листьями и заставляет мошкару разлетаться прочь. Волнение мое утихло, мысли стали расплываться. Сильный запах, струящийся от коралловых шишек и больших белых цветов магнолии, подействовал на меня одуряюще, и я уснул.
