— Я с вами! — решил я.
Индейцы хотели было отправляться немедля, но Манаури отложил отплытие на чае в ожидании полного восхода луны.
— Оружие будем брать? — спросил меня Арнак.
— Мушкеты, пожалуй, не стоит, — ответил я, — а вот ножи и пистолеты возьмем.
— Хорошо, я заряжу три пистолета: тебе, себе и Вагуре…
По спокойному морю переправа па берег не представляла трудностей. Нас было одиннадцать, и мы свободно разместились в двух лодках. Высадившись на берег, гуськом, след в след, двинулись вперед. Дорога шла все время вдоль подножия горы Грифов, сначала по самому берегу, а потом свернула вправо, в заросли. Продравшись сквозь колючий кустарник, мы вышли к бухте. Собственно, это была не бухта, а скорее лагуна длиной в полмили и с довольно широким выходом в море.
Манаури, указав рукой на противоположный берег, спокойно произнес:
— Там деревня.
Далеко впереди у самой воды темнело что-то похожее на хижины, но рассмотреть яснее с такого расстояния было трудно даже при свете луны.
Через несколько минут быстрой ходьбы мы преодолели половину пути до деревни и уже стали различать отдельные хижины, разбросанные по берегу небольшой речушки. Но до сих пор нигде ни малейшего признака жизни. Тишина показалась мне до такой степени неестественной, что я дал знак остановиться.
— Людей здесь нет! — заявил я. — Тут что-то неладно. Надо соблюдать осторожность. Подкрадываться тихо!
Теперь я сожалел, что мы взяли с собой мало огнестрельного оружия и совсем не прихватили луков, но было поздно — делу уже не поможешь. Прежде всего надлежало выяснить тайну безмолвной деревни.
Ко мне подошел Вагура и сдавленным от волнения шепотом спросил:
— Ты думаешь, здесь случилось какое-то несчастье?
— Не знаю. Во всяком случае, что-то здесь не в порядке, это ясно. Жителей нет.
— Может быть, всех увели испанцы?
— Узнаем, когда доберемся до хижин.
Еще на шхуне меня предупредили, что здесь множество ядовитых змей, заставив надеть добытые у испанцев башмаки, от ходьбы в которых я давно отвык и теперь испытывал от них немало неудобств. Змеи змеями, но сейчас следовало подкрадываться, соблюдая полнейшую тишину, и я не без удовольствия поспешил сбросить проклятую обувь и наконец вздохнул с облегчением. Сколь приятно холодила земля босые ноги! Вагура спрятал башмаки в дупло дерева, росшего на берегу озера.
Дальше мы двигались, прячась под сенью кустарника, и наконец добрались до первой хижины. Стены ее были сплетены из тростника, крыша покрыта листьями кокосовых пальм.
Одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что хижина давно покинута и полуразвалилась: тростниковые стены местами прогнили, сквозь дыру в крыше заглядывала луна.
— Проверь, что там внутри! — поручил Манаури Арнаку.
Укрывшись в чаще кустарника, мы ждали возвращения юноши.
— Ты не помнишь, кто жил в этой хижине? — спросил я у вождя.
— Помню. Мабукули, мой друг.
— Когда испанцы напали на вас, он не попал в плен?
— Нет. Во время нападения его здесь не было, как и многих других.
— Значит, после нападения он мог возвратиться и продолжать здесь жить?
— Мог.
Арнак вернулся и сообщил, что ничего подозрительного в хижине не обнаружил; некоторые мелкие предметы обихода, например сосуды из тыкв для воды, валялись еще на земле, а сама хижина производила впечатление оставленной хозяевами добровольно.
— Никаких следов борьбы или насилия ты не заметил? — допытывался вождь.
— Нет.
Вокруг нас царила мертвая тишина; все указывало на то, что деревня пуста. Пораженных этим индейцев охватило глубокое уныние, передавшееся, естественно, и мне. Зловещая тайна окутывала вымершее индейское селение. Когда всей группой мы приблизились к покинутой хижине, я посоветовал спутникам без крайней нужды в нее не входить: изгнать жителей из их обиталищ могла какая-нибудь заразная болезнь.
Продвигаясь дальше, мы миновали пепелище другой хижины. Но тут один из индейцев припомнил, что она сгорела еще во время нападения испанцев, захвативших его в рабство. Следовательно, пожар уничтожил ее давно, тогда как жители оставили селение значительно позже — год или два тому назад, — о чем свидетельствовали многие приметы, обнаруженные нами возле других хижин.
Эта невыразимо тягостная картина покинутых и заброшенных жилищ сопровождала нас на всем пути к противоположному концу деревни. Хижины и шалаши стояли не друг подле друга, а были разбросаны на довольно значительном расстоянии. Наконец путь нам преградила широкая, но мелководная река, впадавшая в лагуну. На берегу ее мы присели на землю под сенью развесистого дерева и стали совещаться.
— Одно ясно, — проговорил я полушепотом, — ни нападения, ни кровопролития здесь не было.
Все с этим согласились.
— Нигде никаких следов борьбы, хотя бы сломанное копье или стрела — ничего, — добавил Манаури.
— Куда же они могли уйти? — задумчиво проговорил Арнак.
— Думаю, куда-то в глубь материка, подальше от побережья, — высказал я предположение. — У моря им, видимо, постоянно угрожали белые пираты.
Мысль эта пришлась всем по душе, и за нее ухватились; она оставляла надежду, что на деревню не свалилась какая-то ужасная катастрофа или повальный мор.
— Наверно, они ушли от моря не очень далеко, — предположил Манаури, — и завтра мы легко их найдем.
— А где находятся остальные четыре деревни? — спросил я.
— На этой же реке, но выше по течению.
— Далеко отсюда?
— Недалеко. Ближайшая деревня — два раза по десять выстрелов из лука.
— Двадцать выстрелов из лука, — подсчитал я, — это значит примерно полчаса ходьбы. Совсем близко!
— Близко.
Вождь, заметив мое оживление, тотчас же понял его причину.
— Я знаю, о чем ты думаешь! — проговорил он. — Надо посмотреть, что делается там.
— Конечно! Возможно, ваши именно в тех деревнях!
Мы взглянули на небо. До полуночи было еще далеко. На рассвете мы должны вернуться на шхуну, но до того следовало по возможности выяснить положение дел в остальных аравакских селениях. Манаури не мешкая выделил четырех индейцев, хорошо знавших местность, и направил их вверх по реке, велев не жалеть ног. Мы остались ожидать их возвращения здесь, у реки.
На берегу почва была сырой, болотистой, поросшей густой растительностью. Воздух насыщен был нестерпимым, просто одуряющим зловонием прелых листьев и гниющих корней. Полоса прибрежной растительности была сравнительно неширокой, всего каких-нибудь тридцать или сорок шагов в глубину, но из ее чащи доносились невероятные душераздирающие звуки! Там что-то щелкало, верещало, квакало, стонало и вопило, но более всего вселяло ужас, заставляя стыть в жилах кровь, свирепое шипение. Казалось, разверзлись врата ада и страшные чудища, вырвавшись на свободу, предавались теперь дикому разгулу на этом крошечном клочке джунглей.
