Хосе моментально припал грудью к земле из опасения быть замеченным, но благодаря тому, что сам находился на возвышенности, мог отлично наблюдать за лодкой, не теряя ее из виду. Вот она остановилась, но через минуту, как морская чайка, готовая броситься на добычу, быстро понеслась к берегу.
«Не стесняйтесь, не стесняйтесь, сеньоры, — бормотал микелет, — будьте как дома!»
Гребцы действительно не стеснялись, будучи наверняка уверенными, что их не потревожат, и вскоре лодка врезалась в берег, заскрипев галькой.
«Великолепно! — тихонько прошептал солдат. — Однако с ними нет ни одного тюка товара. Пожалуй, это и не контрабандисты…»
В лодке находились три человека, которые не особенно заботились о соблюдении тишины и только принимали лишь самые необходимые предосторожности, чтобы не произвести слишком большого шума. Судя по одежде, они не были контрабандистами.
«Что же это за дьяволы?» — раздумывал Хосе.
Лежа на земле, он отлично видел сквозь росшую на откосе, теперь поредевшую и пожелтевшую траву, все, что творилось на лодке. По приказанию человека, сидевшего на руле, двое других выскочили на берег и отправились, по-видимому, на рекогносцировку окрестностей, оставив своего начальника в одиночестве.
Какое-то время Хосе прикидывал, как поступить: предоставить ли им спокойно подвигаться по дороге, ведущей в селение, или воспрепятствовать этому, но вид лодки, оставленной под надзором одного человека, вскоре прекратил его колебания. Он затаил дыхание и лежал, как мертвый, из опасения выдать свое присутствие, в ту минуту, когда около него проходили два незнакомца, вооруженные каталонскими ножами внушительных размеров. Ему удалось разглядеть, несмотря на темноту, что на них были костюмы морских разбойников того времени — смесь морской офицерской формы с бесцеремонной незатейливой одеждой торгового флота, но лица их под низко надвинутыми беретами ему рассмотреть не удалось. В тот момент, когда они проходил около притаившегося микелета, вдруг из-под руки его оторвался небольшой земляной ком и скатился по откосу. Легкий шум заставил замереть на месте обоих корсаров.
— Ты ничего не слышишь? — спросил шепотом один из них.
— Нет, а ты?
— Мне показалось, будто там что-то упало! — продолжал первый, указывая рукой по направлению к тому месту, где лежал, растянувшись на животе, Хосе.
— Наверное, какая-нибудь крыса пробиралась в свою нору.
— Если бы этот обрыв не был так крут, то я бы охотно взобрался и осмотрел его.
— Не стоит труда, потому что нам совершенно нечего опасаться, — возразил второй, — ночь ненастная, а порой — хоть глаз выколи, да кроме того, тот нас уверил, что вполне ручается за сегодняшнего дежурного солдата, который спит по целым дням.
— Тем более основания для него не спать ночью! Подожди-ка здесь, я подымусь наверх и если найду там этого Сонливца, то ему несдобровать! — закончил он, блеснув в темноте лезвием ножа. — Я позабочусь о том, чтобы он заснул навеки.
«Черт побери! Вот истинный философ, — подумал микелет, — однако довольно спать!» И Хосе, как змея, выскользнул из своего плаща и пополз по откосу так тихо, что, как говорится, сама земля не слышала его движения. Он остановился как раз над тем местом, где причалила лодка, и жадными глазами впился в находящегося в ней незнакомца, который, видимо, был погружен в глубокое раздумье: он сидел неподвижно, завернувшись в широкий плащ, закрывавший лицо и предохранявший его от ночной сырости. Глаза незнакомца были устремлены на море, и он не заметил подкрадывающуюся к нему темную фигуру солдата, который медленно поднялся с земли и измерял глазами расстояние, отделявшее его от лодки. В момент, когда незнакомец сделал движение, намереваясь повернуться к берегу, Хосе мгновенно отпустил кустарники, за которые держался, и, как тигр, ринулся на свою добычу.
— Сидеть! — приказал Хосе. — Не шевелитесь, иначе я вас пристрелю! — добавил он, приставляя дуло ружья к груди ошеломленного незнакомца.
— Кто ты? — отвечал тот, не спуская своих горевших гневом глаз с лица солдата.
— Черт побери! Я — Хосе, который вечно спит, как вам должно быть отлично известно!
— Горе ему, если он мне изменил! — проговорил незнакомец, обращаясь к самому себе.
— Если вы говорите о доне Лукасе, то ошибаетесь, наш капитан не способен на измену, — перебил микелет. — Он был чересчур скромен и скрытен со мной, а потому-то я здесь и очутился, сеньор контрабандист!
— Контрабандист?! — с глубочайшим презрением повторил незнакомец.
— Если я называю вас контрабандистом, — продолжал Хосе, уверенный в своей проницательности, — то лишь для того, чтобы вам польстить, так как у вас и товара-то нет ни на грош, разве вот эта контрабанда! — добавил он, с презрением пнув ногой свернутую на дне лодки веревочную лестницу.
Стоя лицом к лицу с незнакомцем, Хосе отлично мог его разглядеть. То был молодой человек лет двадцати пяти, с загрубевшим от морского ветра лицом. Густые сдвинутые брови резко выделялись на высоком и широком лбу; черные глубоко сидящие глаза, горевшие мрачным огнем, выражали надменность и непреклонную волю; рот складывался постоянно в презрительную усмешку, а резко очерченные складки щек придавали всему лицу злобное выражение.
Он походил на человека, которым руководят в жизни главным образом самолюбие и мстительность, и только густые вьющиеся волосы несколько смягчали суровость его физиономии. На нем был мундир испанского морского офицера.
Взор, которым он буквально сверлил своего неожиданного врага, выражал такую злобу и нетерпение, что мог бы испугать всякого, но только не нашего неустрашимого микелета.
— Довольно шуток, дурак! Что тебе надо, говори и убирайся! — вымолвил наконец незнакомец.
— Что же, потолкуем о деле, — кивнул Хосе, — я чертовски этому рад! Во-первых, когда ваши молодцы принесут сюда мой плащ и фонарь, а они, без сомнения, заберут их с собой, то вы им прикажете не подходить близко, иначе я вас уложу на месте и одновременно выстрелом сразу подыму тревогу… Что вы говорите? Ничего… Что ж, это, пожалуй, наилучший ответ. Итак, я продолжаю. Вы заплатили капитану сорок унций?4 — не задумываясь, проговорил микелет.
— Двадцать! — возразил незнакомец.
— По-моему, лучше было бы дать сразу сорок, — подхватил Хосе. — Во всяком случае, такую сумму не заплатят за обычную сентиментальную прогулку в Энсенаду. Мое вмешательство вас, конечно, стесняет, а потому я согласен, чтобы вы меня вознаградили за мой нейтралитет.
— Сколько? — спросил незнакомец, желая поскорей отделаться.
— Безделицу! Вы дали капитану сорок унций!
