XXIV. Кровавые письма. Индеец
Согласно сообщению Изолины, индейцы направились к северо-западу. Вероятно, она слышала, как ее похитители обсуждали свой план действий.
Изолина немного понимала язык команчей, так как он был родным языком ее матери.
Двигаться вперед нам приходилось с большой предосторожностью: если бы хоть один индеец увидел нас, то мы бы погибли. Если не мы, так наше дело.
Проехав еще около двух часов в северо-западном направлении, мы очутились на ночной стоянке индейцев.
Еще раньше по разным признакам наши следопыты убедились в том, что эти индейцы принадлежат к племени команчей. Теперь же это убеждение еще более окрепло.
Перед нами стояли столбы от палатки, расположенные в виде конуса. Такие палатки ставят только команчи.
По соображениям Рюба, дикари покинули лагерь рано утром и теперь находились в двухчасовом переходе от нас.
По всей вероятности, они так торопились, чтобы вовремя застать стада буйволов, переходящих в период северных ветров в более высокую местность. В то время, когда я с грустью бродил по лагерю, отыскивая среди разбросанных предметов какое-нибудь вещественное напоминание о моей дорогой невесте, Рюб подал мне записку. Она была засунута в отверстие расщепленного колышка, воткнутого в землю у самой палатки.
Записка, написанная кровью, была адресована мне. Развернув ее дрожащими руками, я прочел следующее:
«Генрих, я еще жива, но меня может постигнуть ужасная судьба. Двое предъявляют права на меня: сын вождя и тот негодяй, которому вы даровали жизнь и свободу. Оба принимали участие в поимке белого коня, и поэтому каждый считает меня своей собственностью. Совет решит, кому из этих двух чудовищ я буду отдана. Отдадут ли меня одному или обоим — одинаково ужасно. Если же меня не присудят никому из них, то судьба моя будет еще ужаснее. В таком случае я, согласно их обычаю, становлюсь всеобщей собственностью, буду принадлежать всем.
Не бойся, Генрих, я сумею умереть, не запятнав твоей любви ко мне. Чувствую, что час мой близок. Прощай!»
Я спрятал эту записку и, не сказав ни слова товарищам, заторопил их в дальнейший путь.
Мы ехали медленно.
Мои план освобождения Изолины можно было выполнить только ночью. Команчи двигались быстрее нас: они теперь были в своих владениях и не боялись врага. Мы же должны были ехать очень осторожно, внимательно осматривая каждую возвышенность, что отнимало много времени.
После полудня мы достигли дневной стоянки дикарей, которую они, по-видимому, только недавно покинули. Видно было, что они разводили костры и жарили мясо.
Я снова искал какой-нибудь весточки от Изолины, но глаза старого Рюба опять оказались зорче моих.
— Вот вам еще письмецо, — сказал он, подавая записку.
Я жадно схватил ее.
«Еще раз вскрываю вены, чтобы написать вам. Совет собирается сегодня вечером. Через несколько часов решится вопрос, кому я буду принадлежать, чьей буду рабыней! Я постараюсь убежать. Руки у меня свободны, но ноги крепко связаны. Я пыталась развязать веревки, но не могу. Если бы мне только добыть нож! Я знаю, где его взять, и могу попробовать захватить, но это надо сделать лишь в последнюю минуту: неудача слишком рискованна. Генрих, я тверда и решительна. Я не предаюсь отчаянию. Так или иначе, но я освобожусь от… Они идут… Он следит за мной… Я должна…»
Тут письмо обрывалось. Оно, вероятно, было быстро смято и брошено в траву, где и нашел его Рюб.
Отдохнув немного и напоив лошадей, мы начали свой последний переход по тропе войны. Не успели мы проехать и одной мили, как вдруг наши разведчики спрятались в кустах, очевидно, заметив впереди что-то подозрительное.
Мы остановились, ожидая, что будет дальше. Через несколько секунд Рюб и Гарей стремглав уже бежали к нам, вниз по холму, делая нам знаки спрятаться в кусты.
— Индеец! — сообщили запыхавшиеся охотники, присоединяясь к нам.
— Билл, бери скорее лассо! А вы не смейте стрелять! — командовал Рюб. — Он прямо норовит в ловушку!
В ту же минуту четко стала видна фигура молодого индейца, галопом приближавшегося к нам. Зачем он возвращается? На разведчика он не походил. Гонец? Но позади нас ведь не было индейцев!
Леблан несколько рассеял наше недоумение. Он сообщил нам, что видел в траве щит, отделанный мексиканскими черепами. Очень возможно, что индеец забыл свой трофей и теперь возвращается за ним.
Краснокожий между тем приближался.
Гарей и я расположились по обеим сторонам тропинки, держа лассо наготове. Рюб поместился за Гареем с ружьем в руке, а остальные также были настороже на случай промаха одного из нас.
Дать команчу проехать беспрепятственно невозможно. Он мог заметить наши следы, вернуться другой дорогой и сообщить своим соплеменникам о нашем присутствии. Надо было или убить его, или взять в плен. Лично я вовсе не желал лишать жизни этого дикаря, но большинство из моих товарищей были другого мнения. Убийство краснокожего считалось не большим преступлением, чем убийство волка, пантеры или медведя. И если Рюб удерживал нас от стрельбы, то только из предосторожности, чтобы индейцы не услышали наших выстрелов.
Когда краснокожий поравнялся с нами, мы выскочили из-за деревьев и так удачно бросили лассо, что лошадь и всадник оказались пойманными.
