«Мне бы не хотелось, чтобы ваш энтузиазм помешал вам реально оценить факты, — говорил доктор Тиг несколько минут спустя, сидя в своем кабинете за оцинкованным столом, над которым горела флюоресцентная лампа, закрепленная на гигантском штативе, напоминающем портовый кран. — Я помню вашу миссис Вэрр — она работала здесь, но отнюдь не медсестрой, а скорее уборщицей, её уволили, если не ошибаюсь, за то, что она снабжала интоксикантами некоторых пациентов, среди которых в первую очередь следует упомянуть Джека Крэбба. Видите ли, если легкий допинг в виде глотка чего-нибудь с некоторым содержанием алкоголя, может благотворно сказаться на состоянии престарелого пациента, способствуя улучшению кровообращения, то употребление крепких напитков — и в большом количестве — может оказать на старое сердце самое разрушительное воздействие. Не говоря уже о психических последствиях. А параноидальная патология мистера Крэбба, думаю, видна даже неспециалисту».
«Да, но, судя по всему, ему действительно может быть сто одиннадцать лет. Это вы готовы признать, доктор?» — спросил я.
Он улыбнулся: «Странная постановка вопроса, сэр. Мистеру Крэббу действительно очень много лет, и не имеет значения ни то, что именно я готов признать, ни то, во что вам хочется верить. В медицинской науке существуют методики, позволяющие определить приблизительный возраст человека, но в его возрасте точность подобных расчётов резко падает. А вот у младенцев…»
В этот момент я почувствовал, что сейчас чихну, и успел выхватить платок как раз вовремя, чтобы предотвратить неприятность: эта проклятая герань — у меня на неё аллергия. А прописанные мне капли — в сотне миль отсюда… Моя выпрямленная носовая перегородка саднила — она едва успела зажить! Но в самом этом неблагоприятном стечении обстоятельств я усмотрел определённый нравственный урок. Я вспомнил рассказ Крэбба о добродушном парне, жестоко избитом индейцами, и задним числом постиг его глубинный смысл: каждого из нас, простых смертных, жизнь ежедневно ставит в ситуации, когда приходится выбирать линию поведения. Смалодушничать или избрать путь мужества?.. Лишь горстке избранных суждено было взойти на ту высоту над рекою Литл Бигхорн. Но они дали образцы стойкости множеству заурядных людей, от которых вовсе не требуется той великой жертвы, а нужно всего-то — с достоинством преодолевать превратности повседневной жизни, в чем бы эти превратности ни выражались — будь то проколотая на глухом проселке шина, хамство хулигана на пляже, или хотя бы приступ аллергии при отсутствии пузырька с аэрозолем.
В кабинете доктора стоял умывальник из нержавеющей стали; я подошёл к нему, набрал пригоршню воды и попытался втягивать её носом в верхние дыхательные пути. Эта паллиативная мера успеха не имела. Следующие сорок пять минут я чихал без остановки, и нос мой распух до размеров баклажана средней величины, а глаза сузились, превратившись в щелочки, отчего в лице у меня появилось что-то дальневосточное. Но ничто не могло поколебать мою волю.
Как оказалось, круг интересов доктора был ограничен исключительно проблемой денег или, точнее говоря, проблемой постоянного дефицита этого высшего продукта нашей цивилизации — дефицита, от которого страдало данное учреждение в целом и психиатрическое отделение в частности. Медицинская наука готова была определить возраст ребёнка практически бесплатно. За ту же услугу, оказанную старику, она требовала денег. Ибо ей нужны были деньги, чтобы покупать кресла-качалки, чтобы платить сиделкам вроде покойной миссис Бэрр, не говоря уж о настоящих медсестрах… Даже ненавистная мне герань — и та была статьей расхода.
Я никогда не подозревал, что мой отец дружен с многими законодателями штата. Волею судеб мне потребовалось приехать в Марвилл и встретиться с доктором Тигом, чтобы сделать для себя это открытие. Уж не знаю, насколько глубоко постиг он секреты своего ремесла (или назовем это наукой, или, если хотите, видом мошенничества), но хитросплетения политической жизни нашего штата были, как оказалось, изучены им досконально. В искусстве дипломатии он тоже преуспел. И потому итогом наших непродолжительных переговоров в его кабинете (где абсолютно всё было изготовлено из металла, отчего я казался себе инородным телом) явилось моё обещание затронуть в разговоре с отцом вопрос о целесообразности и желательности увеличения централизованной финансовой поддержки учреждений для лиц преклонного возраста. Тогда доктор Тиг, со своей стороны, выразил готовность, разумеется, с поступлением на счёт учреждения достаточных денежных сумм, осуществить все необходимые химические анализы и рентгеноскопическое обследование старческих костей Джека Крэбба, чтобы выяснить содержание в них кальция.
Пока же он предварительно определил возраст старика как девяносто с лишним.
Сомневаюсь, чтобы сам Джек Крэбб в свои лучшие годы и к тому же имея при себе свой «Любимый Кольт», сумел бы добиться большего от доктора Тига. Написав отцу письмо, я решил, что могу считать себя свободным от каких бы то ни было обязательств перед доктором Тигом… Внял ли отец просьбе — этого я не знаю. Во время моих регулярных визитов он ни разу не заговаривал со мной об этом. Но энтузиазм доктора Тига, равно как и его идейного вдохновителя — директора учреждения, ничто не могло поколебать. И за все пять месяцев, в течение которых я чуть ли не ежедневно встречался и беседовал с Джеком Крэббом, не было случая, чтобы, встретив меня в коридоре, они не задали бы мне ставший почти ритуальным вопрос: «Ну, как наши дела, сэр?» На что неизменно следовало: «Обнадеживающе, доктор». Будучи в Марвилле в последний раз в начале лета 1953 г., я вновь услышал: «Как наши дела, сэр?»…
Теперь о самом процессе создания этой книги.
В первоначальном виде она представляла собой пятьдесят семь бобин магнитной ленты, хранящей голос Джека Крэбба. С февраля по июнь 1953 г. я, за редким исключением, каждый день садился рядом с ним, настраивал магнитофон, старался подбодрить старика, если он был не в духе, время от времени задавал наводящие вопросы, чтобы ему легче было восстановить в памяти события вековой(!) давности, и вообще старался быть ненавязчиво предупредительным.
В конце концов, это была его книга, и мне странным образом льстила мысль, что я в меру своих скромных возможностей способствовал её появлению на свет.
Местом наших встреч с м-ром Крэббом стала его крошечная комната — безрадостный каменный мешок, где кроме убогой металлической мебели было одно-единственное окно, выходившее на вентиляционную шахту, по которой из кухни, расположенной двумя этажами ниже, возносились ядовитые испарения. На застеклённой веранде, где я увидел его в первый раз, нам было бы, без сомнения, гораздо удобнее, если бы не моя аллергия на тамошнюю флору, не говоря уже о том, что неизбежное внимание любопытствующих пациентов и медсестёр, постоянно обретавшихся на этой веранде, исключало возможность плодотворной работы.
