За Уингроува я опасался меньше, так как любовь — даже оскорбленная — могла спасти его от смерти, хотя после того, что случилось, оставалось мало надежды.
Единственный шанс спасти моих товарищей заключался в том, чтобы догнать караван, уговорить конвой вернуться и с его помощью вырвать несчастных из рук врага. Я не мог понять, почему драгуны бросили на произвол судьбы и фургон и находившихся в нем людей. Мне пришло в голову, что он отстал слишком далеко и ни конвой, ни остальные переселенцы до сих пор не знают, что произошло. В фургоне было, очевидно, всего лишь шесть человек, и стрельбу их могли не услышать, так как рев воды в каньоне заглушал звуки выстрелов.
Размышляя таким образом, я медленно пробирался вверх по ущелью, но, проехав две или три мили, вдруг почувствовал странную слабость. Меня внезапно охватил озноб, но не потому, что ночь была прохладной. Нет, ощущение холода шло изнутри, словно кровь застывала в моих жилах! Я испытывал страшную усталость, меня охватило оцепенение, похожее на то, какое испытывает замерзающий путник, когда в снежную метель он падает и засыпает. Я пытался встряхнуться, полагая, что меня неудержимо клонит ко сну — ведь я не спал уже более тридцати часов. Мне пришло в голову слезть с коня и пройти некоторое расстояние пешком, чтобы согреться и перебороть сонливость, но, спрыгнув на землю, я тотчас же понял, что идти не в состоянии, так как не могу удержаться на ногах. Они подгибались, словно в течение многих месяцев мне пришлось лежать в постели. Я не упал только потому, что ухватился за седло. Что это могло означать? Мой верный араб повернул ко мне голову, как будто спрашивая о том же. Мои попытки снова сесть в седло не увенчались успехом. После многих бесплодных усилий я остался стоять, держась за коня. Если бы он в ту минуту сделал хоть один шаг, я упал бы. Так и случилось, но уже после того, как я потерял сознание. Я не помню, как это произошло, но, придя в себя, увидел, что лежу навзничь, распростершись на траве.
Глава LXVII. ПОГОНЯ ПРОХОДИТ МИМО
Должно быть, я упал на спину, так как первое, что мне бросилось в глаза после обморока, была темная полоска неба с мерцавшими на нем звездами.
Очнувшись, я сразу вспомнил, что нахожусь в каньоне, а звезды и тьма указывали, что ночь еще не прошла. Я почувствовал на своем лице горячее дыхание, и мне показалось, что надо мной кто-то стоит. Повернув голову, я увидел два устремленных на меня блестящих глаза. Мой мозг был еще затуманен, и я не сразу понял, что на меня смотрит мой араб. Трудно сказать, как долго я пролежал без сознания. Я не имел никакого понятия о времени и с того места, где лежал, не мог определить его по звездам, но полагал, что прошло, вероятно, несколько часов с тех пор, как я упал в обморок, после которого, по-видимому, заснул. По счастью, меня согревал плащ из шкуры бизона, который я поднял около убитых. Если бы не эта предосторожность, я, наверное, погиб бы от ночного холода, ибо был обнажен до пояса и потерял много крови. Последнее обстоятельство и было причиной моего обморока. Сон, а может быть, время несколько восстановили мои силы. Несмотря на ощущение чрезвычайной слабости, мне все-таки удалось встать, но я шатался, как впервые ступивший на землю ягненок. Голова моя прояснилась. Я вспомнил все, что произошло, и понял, что оставаться здесь опасно.
Мне удалось сесть в седло и удержаться в нем. Я сознавал, что, прежде чем наступит рассвет, мне необходимо ускакать как можно дальше. Теперь продвигаться вверх по ущелью было значительно легче, чем раньше, так как стало гораздо светлее — по-видимому, взошла луна. Видеть ее мне мешали утесы, но узкая полоса неба посветлела.
Я придерживал коня. Несмотря на слабость, у меня все же хватило бы сил ехать быстрее, но я понимал, что мне следует соблюдать крайнюю осторожность. Как ни странно, я теперь не столько оглядывался назад, сколько вглядывался вперед. Ведь не исключалась возможность, что мои преследователи уже проехали дальше. Они легко могли миновать это место, не заметив меня. Когда я пытался сесть на коня, перед тем как упасть в обморок, я отвел его несколько в сторону, за кусты, скрывавшие меня от всякого, кто проехал бы по прибрежной тропе. Днем преследователи, конечно, заметили бы меня, ночью же темнота помогла мне укрыться.
Все действительно произошло так, как я думал. Предположение, что краснокожие проехали мимо, оказалось справедливым, и, если б не моя осторожность, я столкнулся бы с ними лицом к лицу.
Я проехал уже милю, как вдруг мой конь поднял голову, и в ту же минуту остановился как вкопанный, не ожидая, чтобы я натянул поводья. Немного выше по течению реки послышались гортанные голоса. Впереди меня были индейцы! В какую сторону они ехали? Голоса становились громче — следовательно, индейцы приближались. У меня мелькнула мысль спрятаться за деревьями, но они показались мне недостаточно высокими — это были, скорее, большие кусты, и за ними мог скрыться только человек, но не лошадь. Несколько секунд я колебался, не зная, как поступить, а потом решил возвратиться на только что покинутое мною место, но не успел еще повернуть своего коня, как заметил темную расселину, оказавшуюся входом в боковое ущелье. Оно могло послужить хорошим убежищем, потому что там было еще темнее, чем в главном каньоне.
Не колеблясь более, я быстро и бесшумно въехал в него и, притаившись во мраке, снова стал прислушиваться. Вскоре до меня донесся топот копыт и голоса людей — я узнал язык арапахо. Конный отряд проехал мимо меня, направляясь обратно в долину. Несомненно, то были мои преследователи. Но все или только часть? Судя по долетавшим до меня звукам, их было не больше десяти — двенадцати человек. Может быть, остальные отправились дальше вверх по реке и еще не вернулись? Эта мысль помешала мне вернуться в каньон — я мог оказаться между двумя отрядами врагов, не имея никакой возможности ни отступить, ни пробиться вперед. Кроме того, индейцы могли расставить воинов вдоль прибрежной тропинки. Я решил отправиться дальше по боковому ущелью, а потом вернуться на караванную тропу где-нибудь выше. Этот план казался мне вполне осуществимым, и я, не раздумывая долго, поехал по ущелью, очень схожему с тем, из которого я только что выехал, с той лишь разницей, что в нем не было реки. Видимо, когда-то здесь был ручей, так как мой путь местами лежал по высохшему каменистому руслу.
Проехав около мили, я стал высматривать боковую тропу, но напрасно. С обеих сторон высились неприступные утесы. Выбора не было. Ехать вперед означало все дальше уклоняться от нужного направления. Я решил остановиться и ждать рассвета. Да и слабость моя не позволяла ехать дальше. Малейшее напряжение утомляло меня, и, так как непосредственная опасность, по-видимому, уже миновала, я счел благоразумным сделать остановку и, если возможно, отдохнуть, чтобы набраться сил. Спрыгнув с коня, я пустил его пастись и, завернувшись в теплую бизонью шкуру, вскоре погрузился в блаженный сон, более сладкий и естественный, чем то невольное забытье, в котором недавно пребывал.
